Я воздерживаюсь от вопросов об островах, да и кого спрашивать? Лабан считает, что движущей силой истории являются произведения великих композиторов. Я считаю, что это естественные науки. Все остальное, что происходит вокруг, просто отвлекает внимание.

Но все равно вопрос висит в воздухе. И, конечно, именно Харальд вводит нас в курс дела.

— Я посмотрел, что пишут об островах в интернете. Они были проданы одному консорциуму, когда в прошлом году в Дании изменилось природоохранное законодательство и прибрежные территории перестали быть заповедником. С тех пор птиц попросили переселиться, огромные территории засыпали и построили несколько объектов, в том числе небольшой аэропорт, парк ветряных генераторов, здания, которые мы видим, и поле для гольфа. Все началось в восемьдесят восьмом году. Когда Министерство охраны окружающей среды создало комитет по надзору за развитием копенгагенского порта. В частности, они хотели остановить продажу островов в Эресунне. В начале мая восемьдесят девятого комитет представил заключение, в котором содержалось исключительное предложение. Одно из самых продуманных в истории Дании. Это согласно Википедии. Об управлении сорока двумя километрами портовой набережной и сорока километрами береговой линии в течение тридцати лет. И создании шестнадцати тысяч домов, двадцати пяти тысяч рабочих мест и обеспечении свободного доступа жителей Копенгагена к воде. Проект не прошел. Муниципалитет продолжил выделять участки. В итоге берег перестал быть охраняемой территорией и острова были проданы. По-настоящему богатых в стране немного. Им нужны резервации. Острова Кронхольм задуманы как такая резервация. Цена четыре миллиарда. Самая высокая цена за квадратный метр в истории Дании.

Мы внимательно смотрим на него. Какой-то частичкой своего сознания родители никогда не могут понять, что дети уже научились ходить и даже способны составить несколько вразумительных предложений.

Нас ждет гольф-кар, он тоже зеленый, того же цвета форма водителя и стоящего рядом с ним мужчины. От гавани дорога круто поднимается вверх. Острова на самом деле когда-то были плоскими, все холмы здесь искусственные. Еще один поворот — и вот мы у «Ракушки».

Вблизи она уже не кажется ракушкой, выброшенной на берег. Это гигантская пятиэтажная конструкция из стали и стекла, в плане напоминающая суперэллипс.

Поле для гольфа начинается прямо за зданием и занимает всю площадь одного из островов. Деревья тут такие высокие, что, должно быть, их пересадили сюда уже взрослыми. Здесь несколько километров цветочных клумб и маленькие японские мостики, перекинутые через небольшие каналы. С того места, где мы стоим, я вижу два храмовых павильона, в которых, если вы подустали махать клюшкой, вам наверняка предложат чай в изящных маленьких чашечках времен династии Мин, на которых уж точно будут написаны какие-нибудь мудрые изречения, например, «Истинное богатство находится в вашем сердце».

Но на островках и на поле для гольфа есть еще одна особенность, на которую я обращаю внимание: здесь много зеленых человечков. На узкой ленте асфальта, идущей вдоль пляжа, я вижу три джипа, в каждом по двое мужчин, едут они медленно, как будто любуясь видом. У входа в «Ракушку» стоят два охранника, заложив руки за спину. Вдалеке, где заканчивается поле для гольфа, я вижу небольшую гавань и короткую дамбу, ведущую к посадочной полосе, и повсюду — на причалах, на самой дамбе и рядом с посадочной полосой — маленькие зеленые человечки.

Их форма того же цвета, что и трава на поле для гольфа. Может быть, они здесь только для того, чтобы убирать обертки от конфет и помогать гостям, а также следить за тем, чтобы не налетели птицы и не загадили «Ракушку» своим пометом. Но почему-то я сомневаюсь в этом. При всей своей непринужденной роскоши, Кронхольмские острова, похоже, находятся под чьим-то пристальным наблюдением.

Торкиль Хайн стоит метрах в пятидесяти, спиной к нам. Гольф-кар движется бесшумно, и Торкиль еще не заметил нас. Он стоит в центре небольшой группы. Но он такой человек, что будет в центре любой группы, независимо от ее размера.

Он замахивается клюшкой в тот момент, когда мы оказываемся рядом с ним. Впервые я обращаю внимание на его физическую форму.

Наверное, он почувствовал наше присутствие. Он выпрямляется, опускает клюшку и оборачивается.

Пятеро человек вокруг него — три женщины и двое мужчин — с физиологической и юридической точки зрения такие же люди, как и мы. И все же они смотрят на нас так, как будто мы обитатели совсем другой вселенной.

На них свободная одежда, предназначенная для любой погоды, такого дизайна и качества, какого не встретишь в свободной продаже, но которую Коко Шанель могла бы сшить специально для них, если бы прожила еще сорок лет.

Это люди, которые могут заплатить, чтобы не общаться с такими, как мы, — что они, собственно говоря, и сделали. И сейчас, когда мы все-таки проскользнули через их мелкую сеть, они считают, что показывать свою досаду по этому поводу ниже их достоинства.

Я делаю шаг вперед и целую Торкиля Хайна в щеку.

— Поздравляю с днем рождения, — говорю я. — И примите наилучшие пожелания от тех членов комиссии, которые все еще остаются в живых. Их уже немного осталось. За последние сутки погибли двое.

Он смотрит на зеленых человечков, которые стоят у гольф-кара.

— Мы тут сочинили песню по случаю дня рождения, — говорю я. — Лабан переложил на музыку резюме прогнозов, которые сделала Андреа Финк. Может, споем? Или отойдем в какое-нибудь более уединенное место?

Он протягивает клюшку молодой женщине. Ее кожа светится горячей охрой. Но в глазах нет никакого тепла. Внешне привлекательная, жесткая женщина, этакая датско-вест-индская версия Кондолизы Райс, твердая как кокосовый орех.