Я встаю.

— Он позвонил, Сюзан, твой отец. Вскоре после того, как отправил первую фотографию. Он был в Южной Африке. Мобильные телефоны тогда еще были редкостью, позвонила телефонистка, она сказала, что мне звонят из ЮАР. Через несколько лет он снова позвонил. И каждый раз спрашивал о тебе. Потом я перестала отвечать на звонки. Он хотел поговорить с тобой. Но зачем тебе это было нужно? Мы должны были двигаться дальше, мы с тобой, мы должны были строить новую жизнь. Вся эта история могла стоить мне работы в театре. Нам грозили одним из самых крупных уголовных процессов в истории Дании. Речь шла о международной преступности. И не только о торговле оружием.

Вот так. Строго говоря, главным для нее никогда не была я, или мой отец, или ее любовники. Главным был балет. Я чувствую к ней нежность. Есть что-то чистое в том, чтобы всю жизнь желать только одного. Даже если это — ты сам.

— И как он говорил? Он был в депрессии?

— Никакой депрессии. Он был очень даже бодрым. Конечно же, он звучал жизнерадостно. Иначе и быть не может. Эта его манера общаться со мной, Сюзан, с нами. В этом его отношение к миру. Он должен быть завоевателем. И добиваться своего.

В ее голосе звучит вызывающая гордость. В каком-то смысле она тоже подверглась насилию. Возможно, немного легче оттого, что насильник — Князь Тьмы.

Она падает обратно на подушки. Фабиус провожает меня. Мы останавливаемся в коридоре. Замираем на мгновение. Трудно подобрать слова для того, что мы оба сейчас чувствуем. Нас объединяет любовь к этому существу в постели. Это чувство настолько странное, что его никак не передать словами.

— Магрете Сплид? Ты ее нашла, Сюзан?

Я киваю.

— У нее с твоим отцом что-то было. До знакомства с твоей матерью…

Когда я спускаюсь по лестнице, я слышу, как он неторопливо, аккуратно закрывает дверь.

Внизу у лестницы мелькает тень. Я достаю ломик и выхожу в подворотню. Вижу Лабана, который стоит, опираясь на велосипед.

Мы идем к машине. Он кладет велосипед в кузов пикапа. Я сажусь за руль.

Я собираюсь завести машину, но останавливаюсь. Магазин на углу Готерсгаде разграблен. Стекла выбиты, внутри пусто. Это произошло, пока я была у матери.

Я завожу машину и разворачиваюсь. Не хочу ехать мимо разграбленного магазина. Поворачиваю налево на Бредгаде. Для меня поездка от Королевского театра и «Magasin du Nord» мимо Нюхауна по Бредгаде до Эспланады — это поездка по прекрасному старому Копенгагену. Теперь же стекла во многих домах на первых этажах выбиты, а окна забиты досками. В воздухе — легкий запах гари.

— Я позвонила в Центр физики элементарных частиц, — говорю я. — Если готовится эвакуация Дании, Торбьорн Хальк будет первым, кого вывезут в безопасное место.

4

Пока мы были в Индии, завершилось строительство Центра физики элементарных частиц.

Наземная часть комплекса — это четырехэтажное здание, которое вместе с небольшим парком и окружающей стеной заняло территорию в десять тысяч квадратных метров, которая прежде относилась к Фэлледпаркен и саду Клостерхэвен, на углу Ягтвай и Серритслеввай. Мы благоговейно замираем перед лестницей. На все это было потрачено более сорока миллиардов. Датское государство выделило десять, а ЕС и НАСА — тридцать.

Всех этих вложений в здание на первый взгляд как-то не видно. Но в нем все-таки присутствует некий стиль. Лестница из гранита, пол в холле выложен паркетом-елочкой, повсюду мягкие диваны, и даже форма охранников как будто предназначена для демонстрации на подиуме, она официальная, но не претенциозная.

Однако охранники не собираются нас впускать.

— Я звонила, — говорю я, — у меня назначена встреча, я лектор Копенгагенского университета.

Охранники не двигаются с места. Лабан с трудом сдерживается.

За спинами мужчин возникает женщина.

— Элизабет, — обращаюсь я к ней, — в чем дело?

Она отводит нас в сторону. Понижает голос.

— Я получила твое сообщение, Сюзан. К сожалению, не могу тебя впустить. Мы очень заняты. Привет от Торбьорна. Насколько я поняла с его слов, ты написала заявление об уходе. Давай встретимся в другой раз.

На белой рубашке у нее бейджик: «Элизабет Хальк. Профессор».

— Ты стала фру Хальк, — говорю я. — И профессором. Неплохо.

Она заливается румянцем.