В поисках Челограда

Аннотация
Свершилось! Лёша Пегов отправляется в поселение Челоград, на планету великих бессмертных Инов. Тридцать лет назад они явились на Землю, чтобы помочь человечеству выйти на новый уровень сознания и обрести вечную жизнь. Лёша счастлив стать избранным, но радость омрачает необъяснимый провал друга - он был лучшим, но Ины оставили его за бортом. Почему? У нового учителя физики есть ответ - слишком страшный, чтобы поверить, однако вскоре оказывается, что с отправкой в Челоград и правда что-то не так...

 

 

Часть первая. Прощай, дорогой интернат!

Глава первая

“Спросите любого ребёнка, хорошо ли малолеткой попасть в интернат и болтаться там до совершеннолетия, и подавляющее большинство детей тут же ответит, что – нет, конечно же нет!.. Ну ещё бы! Жить в семье – любой семье, пусть даже родители там совсем отбитые или нищие, неважно! – это всё равно лучше, чем вариться в приютской биомассе, роль которой в обществе равна роли планктона в желудке кита. Сами понимаете, что на выходе получается… – нет, я назову этот продукт жизнедеятельности как-нибудь помягче: шлак, например. Кому, спрашивается, и зачем может понадобиться шлак? На удобрение разве что? как питательная среда для других – тех, кому повезло укорениться на месте под солнцем. А всех менее удачливых проглотит общественная система утилизации лишних душ – никто даже и не заметит!..” Я оторвался от чтения и уставился в потолок. Эх, Мотя-Мотя, и как же ты, с таким умением мысли свои изложить, собеседование-то провалить умудрился?! С чего?! Круглый отличник, ты ведь лучше меня учился, я четвёрки порой получал – из-за собственного раздолбайства, правда, но всё равно! – а ты никогда. Никогда! Всегда только высший балл, что б там ни было: теоретическая физика или физподготовка, без разницы, и телом и умом был готов! Какую угодно задачу решить мог, хоть по естественным наукам, хоть философскую. Идеальный, нестандартно мыслящий чел с супердостижениями во всех сферах, стопроцентный кандидат, я был абсолютно уверен, что уж Матвей Колчановский с отбором точно не пролетит, первым пойдёт, а я уж потом, если повезёт, паровозиком! Ины ведь не всегда берут только одного, самого лучшего, бывает и двух, а два года назад, вообще, взяли сразу троих из нашего интерната! Два парня и одна девчонка – я её плохо знал: девчонки живут отдельно, и учимся мы с ними в разных корпусах – пересекаемся только иногда, на общих мероприятиях. А вот про парней я в курсе: два брата-близнеца… но не думаю, что это могло стать причиной, просто оба они в учёбе намного превосходили всех остальных, да и здоровьем обладали отменным. Как и Матвей. Он был самым лучшим по всем показателям, но Ины взяли меня. Одного! Почему? Я оторвался от созерцания потолка и посмотрел на коричневую тетрадку в своих руках. Мотя вёл этот дневник, потому что считал, что полезно порой свои мысли записывать. Невозможно, говорил, писать о чём-то, а думать в это время о другом, поэтому порядок в башне сам собой устанавливается. Читать, правда, записи эти мне никогда не давал – личное, мол… Но, буду честным, я ведь всегда знал, где Мотя хранил свой дневник! За отслоившейся стенной панелью над гардеробом – он не особо это скрывал. Записи начал вести с тех пор, как в последний год перед совершеннолетием мы в комнату на двоих переехали: тех, кто показал самые высокие результаты, селят отдельно, чтобы другие, не столь талантливые, не мешали им к отбору Инов готовиться. Возможно, мне надо было раньше эти записи просмотреть? Вдруг понял бы тогда, что мой друг сделает, если его в Челоград не выберут! Помешать смог бы, не допустить того, что случилось? По потолку бежала тонкая трещинка, и я долго скользил по ней взглядом, силясь понять, что же всё-таки двигало Ином, явившимся в наш интернат для собеседования, но так ничего и не придумал, а только вспомнил невольно, что Альбов мне говорил. Альбов Борис Евгеньевич, наш новый учитель физики – появился как раз незадолго до отбора и стал втирать мне такую чушь!.. Не знаю, как можно было на полном серьёзе нести все эти жуткие вещи: дичь просто какая-то, а не “достоверная информация”! Я скорее поверил бы, что у Моти на собеседовании случился приступ сумасшествия, например, или на медобследовании обнаружилось какое-нибудь отклонение, не выявляемое средствами наших врачей, а только особыми тестами Инов… Или ещё что-то, о чём он мне не сказал!.. Ну и что, что друг? Может, стыдно ему было таким поделиться! Даже со мной. Я вернулся к дневнику, читать который начал ближе к концу, с записи, что была сделана прямо перед собеседованием. “Многие дети попали в интернат ещё младенцами, но мечтают при этом жить в семье, хоть и никогда не имели такого опыта. А уж остальные – те, что стеклись в эти стены позже, в самом разном возрасте, – тем более. И Лёшка Пегов, по-моему, тоже, где-то в душе, всегда об этом мечтал, даже в последние годы, когда уже ясно стало, что ему может выпасть шанс попасть в Челоград. Как глупо! Я бы такой шанс ни на какую семью не променял. Хоть и жил с матерью больше двенадцати лет, да хоть бы и дольше, вообще похрен! Я был офигительно счастлив тут оказаться! Хоть младенцем, хоть подростком, как угодно, лишь бы только иметь возможность быть отобранным Инами! Ведь это единственное, что в жизни имеет значение. Это – ЦЕЛЬ. Это – СМЫСЛ. Смысл всего моего человеческого существования! И я, возможно, единственный из детей, кому лишиться семьи было только в радость, ведь я готовился к этому с малолетства…” Н-ничего себе откровение – заикаться начнёшь даже мысленно!.. Нет, то есть Мотя говорил мне, конечно, что очень хочет быть выбранным Инами – ну, а кто ж, блин, не хочет-то?! – но чтобы вот так: готов совсем без семьи остаться ради шанса – всего лишь шанса! – отправиться в Челоград! Мать умерла, а ему это “было только в радость”?! Мне вдруг вспомнились Мотины глаза – тёмно-карие, я бы даже сказал – чёрные, они сидели так глубоко в глазницах, что туда плохо попадал свет. Что там, на самом деле, за ними таилось?.. “...Я готовился к этому с малолетства” – как это может быть, если Мотя жил не в интернате, а с матерью?! Мне вдруг стало нехорошо от зародившегося подозрения. Нет, нет! – я попытался отбросить эти мерзкие мысли, но они продолжали кружиться в сознании, как застоявшийся воздух в запертом помещении – сколько не размахивай полотенцем, а духота всё равно никуда не девается. “Она таблетки перепутала! Ты даже не представляешь… я всего на пять минут, блин, за хлебом отлучился, а у неё – приступ!..” – рассказывал Матвей, и я отлично помнил, как он сдвинул брови и поник головой. Всегда бледное лицо его тогда стало ещё белее, голос дрогнул и я подумал: да он же едва сдерживается, чтобы не заплакать! Однако когда Мотя поднял глаза – они были сухими, а губы закривила тонкая усмешка. “Глупая смерть”, – обронил он, а я не знал, что на это ответить, и мы так и молчали все оставшиеся до ужина десять минут. Сидели в холле, возле громадного фикуса, а на противоположной стене, над общим телеком, светились зелёными цифрами часы – вот мы оба на них и пялились, а когда стукнуло шесть, встали с лавочки и в столовку потопали. Нам было тогда по тринадцать лет, Мотю всего три месяца, как в наш интернат зачислили, но я уже успел с ним крепко сдружиться. О смерти матери он не сказал больше ни слова, и я принял это как должное: что хотел, то сообщил, чего в душу к другу с ногами лезть? Так мне казалось в тринадцать лет. Но сейчас… чёрт! Ну, Мотя же точно знал, причём с раннего детства, что в Челоград отбирают исключительно одиноких! Тех, кто живёт в интернате, попал в высшие классы и достиг совершеннолетия. “Ины слишком гуманны, чтобы вносить разлад в семьи, поэтому кандидатами могут становиться только те, у кого нет ни родителей, ни других близких родственников” – с утра до вечера долдонят из каждого утюга. Даже если семья несчастливая, и родители сами готовы отдать детей Инам – а такие встречаются, любые документы готовы подписать, вплоть до полного отказа от собственного отпрыска (за хорошую денежную компенсацию, например) – это ничего не меняет. Ины никогда не идут навстречу! Ибо у них всё построено на принципах человеколюбия и гуманизма, а те, кто этого не понимает, лишь подтверждают, насколько низок ещё уровень их сознания. Так как же тогда Матвей Колчановский собирался достигнуть своей цели?! Надеялся, что мать умрёт до его совершеннолетия? Да с чего бы это, если Ины бесплатно спасают от всех болезней? Надо лишь записаться к их медикам на приём и дождаться своей очереди на лечение, получив поддержак – таблетки, которые не дадут умереть, что бы там с тобой ни было! Ух! – у меня даже живот скрутило от мысли, как легко может сын подменить таблетки лежачей матери… – мысль жуткая, но если он к отбору “готовился с малолетства”, а мать заболела, когда ему уже было двенадцать лет? То есть времени оставалось всего ничего, чтобы оказаться в интернате, окончить там школу с высочайшими результатами и попасть в высшие классы, откуда отбирают учеников в Челоград, когда им исполнится восемнадцать… Может, это лишь совпадение? А Мотя, осознавая свою одарённость, просто с детства надеялся, что у Инов поменяются правила? Раздался обеденный колокольчик, и я с облегчением захлопнул тетрадку, стараясь отбросить все мрачные мысли прочь.

*

По дороге в столовую я вспоминал, как Ин по имени Дважис – так он представился, когда прибыл в наш интернат, – вынес неподвижного и бездыханного Мотю из зала приёма, положил в холле прямо на пол и обвёл взглядом столпившихся вокруг учеников высших классов и преподавателей во главе с директрисой. Радужка его глаз мягко блестела, будто жидкий мёд, а овальные зрачки вдруг показались мне чёрными бездонными дырами. “К величайшему моему сожалению, – сказал Дважис низким голосом с характерными для всех представителей их расы присвистом и пришепётыванием, – Матвей Колчановский угрожал мне – поверенному в делах отбора молодых людей для отправки их в Челоград – нанесением физического вреда, поэтому я вынужден был остановить функционирование его организма”. “Вы убили его?!” – выдохнула Валентина Степановна Риглева – она была нашей воспитательницей много лет, вплоть до высших классов. “Жизнедеятельность Матвея прервана”, – уклонился от прямого ответа Ин. Высокий и гибкий, он склонил свою треугольную голову и посмотрел на Риглеву искоса, странно вывернув длинную шею и задрав подбородок чуть ли не выше глаз. Его оливковая кожа посвёркивала в свете ламп, как змеиная чешуя. Чешуёй она, собственно, и была, только мелкой, почти сросшейся в единое целое. Большинство людей искренне считало Инов красивыми, что лично меня, честно говоря, удивляло, потому что восхищаться, на мой взгляд, стоило вовсе не рептилоидной внешностью этих разумных существ, а их великими знаниями и тем, как они сумели достигнуть высшего уровня сознания и сделать себя бессмертными. “Но вы сможете восстановить её?” – под недовольно-удивлённым и пристальным взглядом директрисы, продолжала допытываться моя бывшая воспитательница. “Если вдруг возникнет такая необходимость, – Ин выпрямился, не отрывая глаз от Риглевой. – Колчановского я забираю на одну из наших станций”. То есть он что, уходит? А как же моя, назначенная на сегодня, оптимизация? “А можно спросить?” – сказал я, и все присутствующие люди сразу же с интересом на меня уставились. Медовые глаза Дважиса тоже переместились в мою сторону, но, в отличие от человеческих, неспешно и неохотно. Ин не отвечал, но чёрные дыры зрачков замерли на моём лице, и я расценил это как приглашение говорить дальше: – Когда мне приходить на оптимизацию?” Все взгляды скрестились на Дважисе. “Фамилия?” – осведомился Ин так, словно не он, а кто-то другой проводил собеседование, после чего отобрал от нашего интерната не одного человека, а сотню – всех не упомнишь! Власть что ль свою показывал? Красовался? Пугал? “Пегов. Алексей Пегов”, – не имея никакого желания обострять ситуацию, покорно произнёс я. Глядя мне в лицо, Ин полез в складки чего-то, густо намотанного на среднюю часть тела, и извлёк оттуда устройство, размером с блюдце, похожее на застывший плевок великана, который набрал в рот цемента. У них все приборы такие: неправильной формы, без экранов, надписей или циферблатов. Дважис погрузил в кляксу пальцы и принялся активно ковыряться внутри, будто ловил там какое-то шустрое насекомое. Следя за его манипуляциями, я неожиданно осознал, что вовсе не из-за пресловутого бессмертия стремлюсь попасть в Челоград. Мне только стукнуло восемнадцать, и впереди была туча времени, но вот науки и технологии! Здесь, на Земле, я никогда не получу доступа ко всем тем интересным проблемам, вещам и устройствам, которыми занимаются Ины, а в Челограде у меня, наверняка, будет такая возможность! Да вот взять хотя бы этот “цементный плевок”, где ковырялся Дважис – каково его назначение? Принцип работы?! Блин, ну, у Инов же столько всего любопытного! А устройство Вселенной?! Они ведь постигли его, раз умеют за секунду перемещаться на много световых лет в любую сторону! Я хочу знать, как это делается, как функционируют их переходы! И многое, многое другое! Хочу знать всё, пусть даже из-за этого я не смогу больше вернуться на Землю! “Мы – старшие братья человечества, и, под нашим присмотром, самые достойные представители вашего разумного вида, отобранные со всех уголков Земли, получают шанс перейти на следующую ступень развития тела и разума, чтобы первыми получить бессмертие. Мы не можем спрогнозировать, когда именно это произойдёт, и сколько понадобится избранных, чтобы они смогли общими усилиями достичь высшего уровня сознания, но их отдельное, закрытое общество, несомненно, поможет ускорить прогресс человечества. Название поселения на каждом из Земных языков звучит по-разному, но суть у него одна: Челоград – так будет по-русски – послужит своеобразным питомником, где мы выработаем методологию преобразования сознания человечества, которое пока ещё не готово ни к постижению наших технологий, ни к бессмертию. Всем известные инциденты с Василием Берендеевым и Майклом Стептоном достаточно ярко это продемонстрировали. И теперь все вы понимаете, почему мы больше не можем позволить жителям Челограда посещать Землю – это слишком опасно для самих посетителей. К тому же велик риск, что наши технологии попадут к неподготовленным людям и натворят колоссальных бед”. Ну и ладно… Земля наша хороша, конечно, и очень красива, но кроме этого ничего меня тут не держит – ни кола своего, ни двора, а уж по интернату я точно скучать не буду. Главное, меня допустят к великому знанию – вот в чём мечта всей моей жизни, и она скоро сбудется! А бессмертие… Ну, супер было бы, конечно, стать одним из первых, кто сумел до него дорасти, но это уже такой джек-пот, который людям вряд ли удастся столь быстро сорвать… Ну, да и фиг с ним! Поездка в Челоград и без того обещает такие перспективы, что дух захватывает. Расположенный на самом кончике подбородка рот открылся, Ин со свистом втянул в себя воздух и произнёс: “Я сообщу о времени по общей системе оповещения, когда прибуду обратно. А сейчас я должен срочно покинуть Землю”. Это меня удивило: в этом году Ины впервые провели отбор не в положенные числа, а на несколько дней раньше, что стало для интерната неожиданностью и обернулось головной болью для директрисы. А теперь, получается, моя оптимизация и отправка в Челоград откладывается! – Ну, и в чём же тогда был смысл этой спешки с отбором? Какая-то странная логика!.. Да и вообще – из-за чего весь сыр-бор? Что мой обезумевший друг мог сделать такого ужасного, что потребовалось его усыплять? Да, люди слышали крики и грохот из зала приёма, но даже просто стронуть с места иновскую технику, а уж тем более разбить её или сломать – невозможно! Ну, размолотил Матвей пару обычных стульев, и что? Недостаточно было его просто притормозить или обездвижить минут на пять, пока успокоится?.. Дважис тем временем закончил ковыряться в кляксе и положил её на пол возле Моти. Затем поднял ногу, обутую во что-то мягкое, вроде сукна, и оно вдруг разошлось в четырёх местах, выпустив наружу крепкие, толстые пальцы. Их у Инов – четыре, и все равны по размеру. У человека только один большой палец противостоит остальным, а у наших друзей-старших-братьев – два против двух. Верхние и нижние конечности у них одинаково ловкие, а ноги, хоть и длиннее, но выглядят так же, как руки, разве что кисти на них крупнее. Дважис воткнул их в кляксу, будто вилку в розетку вставил, и сразу же в воздухе возле лежавшего на полу тела стало расползаться пятно из серой – нет, скорее даже бесцветной, – мути. Пятно стремительно разрасталось, и когда достигло пары метров в диаметре, Ин вынул из кляксы ногу, столкнул ею прямо в серую муть усыплённого Матвея, а сам шагнул следом. Как только он скрылся из виду, портал-переход исчез. Объяснениями, как и прощанием со всеми присутствующими, Дважис не озаботился: свалил просто к едрене фене, и всё! Я потом, когда все разошлись, осторожно прощупал оставленную Ином кляксу: не только на вид, но и на ощупь она казалась сделанной из цемента – я даже разулся, стянул носок и ногой попробовал, но “плевок великана” так и остался непроницаемым. Невзирая на то, что иновские технологии были внедрены повсюду, для человечества они оставались закрытыми. Внутри или снаружи каждого нашего станка, прибора или другого устройства, будь то компьютер, телефон, телевизор, автомобиль – вообще в любой сложной технике – обязательно сидела клякса-плевок соответствующего размера. Безвозмездный дар человечеству. Быстродействие, надёжность, эффективность – возросли многократно, как было написано в учебнике по обществоведению. Однако ни удалить, ни тем более заменить иновские кляксы ни один человек был не в состоянии, и теперь получалось, что если Ины нас бросят, то нам не только бессмертными никогда не стать, но и вообще не выжить. Ну, то есть выжить, конечно, только совсем без удобств. Примитивно. Как в каменном веке. Натягивая обратно носок и обуваясь, я заметил, что дверь в зал приёма Инов чуть приоткрыта: видно, Дважис забыл захлопнуть, когда вытаскивал Мотю в холл. Я скользнул внутрь и увидел поваленный стеллаж, разбросанные по полу папки и сломанный стул. Тут же представилось, как Колчановский заявился сюда требовать объяснений. Почему его, лучшего ученика всех времён и народов, не берут в Челоград?! А Дважис в ответ изогнулся на своём стуле, задрал подбородок выше глаз, и ровным голосом, без эмоций, спросил: “Фамилия?”, хотя ведь только вчера проводил собеседование! Одним этим уже можно было взбесить, но Мотя, наверняка, сдержался. И ещё протерпел сколько-то, пока слово за слово, Ин не послал его куда подальше, – вот тогда мой друг в ярость и впал… Вздохнув, я окинул взглядом приёмный зал и заметил, что комп, который Ины использовали, чтобы составлять понятные людям документы, мигает жёлтеньким огоньком. От удара по клавише пробела экран ожил, открыв дерево из папок, в которых хранились учебные материалы, тесты, какие-то накладные, акты, приказы… ничего интересного… О! результаты ежегодных отборов! Вот тот, двухлетней давности: Икоркина Дарья и Разуваевы Игорь и Олег – близнецы. А вот последний от 17.06 этого года, он должен быть про меня – ага, точно… Стоп! Я закрыл файл и воззрился на дату. Собеседование с Ином было восемнадцатого, а не семнадцатого! Семнадцатого Дважис прибыл, а отбор он проводил только на следующий день – уж мне ли не знать! Ну да, вот же, в теле самого документа, написано: от 18.06. Я проверил время в компе – с ним всё было нормально, и дата горела сегодняшняя. А документ о результатах отбора был составлен и сохранён на день раньше – выходит, Дважис заранее знал, кого выберет? Снова вспомнился мой крамольный разговор с новым физиком Альбовым, но я от него отмахнулся: ну, подумаешь, с датами какая-то путаница! Зал приёма Инов, тем не менее, я всё же покинул в лёгкой растерянности, однако никому об обнаруженном мной несоответствии говорить не стал, ведь оно на самом деле ничего не доказывало… Так чего языком зря молоть? Тем более собрание по поводу моего отбытия уже состоялось, все слова были произнесены, поздравления приняты – отрезанный ломоть, чего уж тут скажешь? Вот и потопал я тогда в свою комнату, дожидаться, когда Дважис вернётся и по общей системе оповещения прикажет мне явиться для проведения оптимизации.

*

За обедом я молча поглощал незатейливые столовские блюда: щи, тефтели с перловкой и компот из сухофруктов. Из-за воспоминаний об усыплении Моти и откровений в его дневнике на душе было муторно. И рожа, видно, выглядела соответствующе: бывшие сокурсники явно меня сторонились, предпочитая садиться за другие столики. Некоторые, правда, вяло махали, изображая приветствие, но разговоров не заводили, только косились издали… Может, просто завидовали? Дожевав последний кусок чёрного хлеба, я залпом допил компот, а потом запрокинул голову и постучал по стакану, вытрясая застрявшие на дне фрукты – они, хоть и сильно разваренные, мне нравились. Урюк таил лёгкую кислинку, груша была приятна своей консистенцией, а в изюме даже сохранилась какая-то сладость. Возможно, это мой последний компот из сухофруктов, подумал я, звонко выплёвывая косточку от урюка обратно в стакан. Дважис скоро вернётся, и я отчалю туда, где еда будет совсем другой. Для того оптимизация-то и делается… В памяти всплыла когда-то показанная по телеку беседа с Артёмом Причкалиным – одним из тех, кто в числе первых отправился к Инам, на их планету Шуржешиш, в Челоград: “Многих телезрителей очень интересует вопрос оптимизации, – говорила телеведущая. – Можете рассказать, как эта процедура проходила у вас? Что вы в это время чувствовали?” “Чувствовал? – ровным голосом переспросил Артём, подняв бровь, и девушка с микрофоном кивнула. – Да, честно говоря, ничего!” “То есть как? – в голосе ведущей слышалось разочарование. – Совсем ничего?” “Только прикосновение прибора. Ин приложил его сначала сюда, – он коснулся груди, – потом к животу, а затем к правому виску. На этом оптимизация завершилась”. “А почему Ин прикладывал прибор именно к этим местам?” “Вы же прекрасно знаете: Ины не раскрывают своих секретов! – Причкалин пожал плечами. – Но известно, что оптимизация позволяет мне легко приспособиться к инопланетным условиям. При этом возможность быстро вернуться к исходному состоянию сохраняется, так что, посещая Землю, я тоже не испытываю проблем. А после того, как поговорю тут с вами и перейду обратно на Шуржешиш, вновь стану устойчив к вредным инопланетным микроорганизмам, смогу спокойно дышать Шуржешишским воздухом, усваивать и получать необходимые вещества, поедая изначально чуждую землянам пищу. Мой организм снова вступит в симбиоз с полезными инопланетными бактериями, что необходимо как кожным покровам, так и тонкому кишечнику…” Я посмотрел на толстую тётю Люсю, её круглое, вечно блестящее лицо, белый халат и колпак, полные, ловкие руки, что быстро разливали по тарелкам щи из огромной кастрюли здоровенным половником: один черпак – порция, раз, раз, раз! – и вдруг загрустил, сам даже не понял отчего. Ну, ведь не оттого же, что бактерии в моём тонком кишечнике сменятся, и я больше не буду есть тётиЛюсины щи? Ну, не буду и не буду, фиг бы с ними – далеко не деликатес, честно признаться! Однако… Вот напала же меланхолия какая-то! Поднявшись, я поплёлся к выходу, оставляя за спиной резкий столовский запах, звон посуды и гул голосов… Тянуло обернуться, но я не стал. Настроение испортилось окончательно, идти в комнату и читать дальше Мотин дневник совсем не хотелось, и ноги сами понесли меня прямиком в библиотеку. Место, где я, за последние десять лет, провёл ужасающее количество времени! Тысячу томов прочёл тут, наверное!.. А главное, здесь всегда можно было отвлечься от любых мрачных мыслей, листая страницы и отыскивая в них не только нужные знания, но и вообще всякие интересности. Сначала я немного покопался в самой любимой части каталога, где были собраны научно-популярные книжки, потом отыскал и внимательно пересмотрел то самое телеинтервью с Артёмом Причкалиным – счастливым жителем Челограда. Запись была старая, сделанная в 2001 году, через восемь лет после прибытия Инов, – тогда ещё первые отобранные приходили временами в небольшие отпуска на Землю, чтобы рассказать, как они прошли оптимизацию и устроились на новом месте, как начали строить новое общество для достижения высшего уровня сознания. Но длилось это недолго, всего около года, ровно до того момента, как двое отобранных счастливчиков, Майкл Стептон в Америке и Василий Берендеев в России, погибли. Обоих похитили во время визита на Землю, и спустя несколько дней их нашли уже мёртвыми. Наш, Василий Сергеевич Берендеев, был зверски замучен и скончался, не выдержав пыток. Похожая история случилась и с Майклом Стептоном. Виновных, в обеих странах, Ины разыскали и усыпили “без возможности восстановления жизнедеятельности”. Как исполнителей, так и заказчиков – ими оказались бывшие руководители одной из крупнейших корпораций, которые не смирились со сменой порядка и искали способы заполучить технологии бессмертия, а потом ещё и возродить тот несправедливый, жестокий и кровавый мир, что был на Земле до прихода Инов. Хотели снова обладать неограниченной властью и купаться в роскоши за счёт миллионов голодающих. Поплатились в итоге за это жизнью, а утечку – если бедный Василий или Майкл выдали им что-то под пытками – Ины сумели ликвидировать, так что к распространению запретных технологий инциденты не привели. Однако выход из Челограда на Землю с тех пор был закрыт. Берендеев интервью для телевидения дать не успел, осталась только беседа с приходившим раньше Причкалиным. Помимо вопроса об оптимизации, ведущая пыталась выяснить, чем Артём занимается в Челограде. На это он тоже отвечал, что не может разглашать технологические секреты, однако признавался, как счастлив узнать столько всего нового и интересного. Хвалил Инов, которые, словно ангелы с небес, тридцать лет назад явились в нашу Солнечную систему, чтобы предотвратить экологическую катастрофу и давно уже назревавшее самоуничтожение человечества, а потом подготовить людей к прекрасной вечной жизни. Шпарил, короче, будто на экзамене по обществоведению, как Ины улучшили нам качество жизни, избавили от войн, болезней, несправедливого распределения богатств, голода и тяжёлого труда, и с тех пор всегда и во всём помогают. Везде и неустанно. Уничтожили, мол, всё ядерное оружие, восстановили изувеченную природу, убрали вредные производства, заменив их на чистые. При этом постарались оставить нам привычный образ жизни, поэтому за порядком в городах, областях и странах по-прежнему следит местная полиция, но, во избежание всяческих неприятных неожиданностей, главные люди теперь, во всех властных структурах назначаются только Инами, и всё контролируется их Высшей службой безопасности. Что отныне каждая страна обеспечена всем необходимым, и государствам больше незачем друг с другом конфликтовать… На этом месте я выключил интервью от неясного, но противного чувства, будто что-то не так, на что я раньше, когда смотрел это интервью, совершенно не обращал внимания. А теперь вот вдруг уловил. Только я никак не мог понять что именно, поэтому откопал в библиотеке учебники по обществоведению и новой истории. Сначала просто листал, потом стал читать, как вдруг… наткнулся на абзацы из речи Причкалина! Пришлось снова просмотреть телеинтервью, чтобы убедиться: да, они совпадали. Не просто были о том же самом, а повторялись слово в слово, вообще без каких-либо изменений! Этот Артём Причкалин, что же, выучил наизусть параграф из учебника и, когда ему задавали вопросы, тупо его цитировал? Я прокрутил его речь на начало и заметил, как ровно он держится, совсем не волнуется, улыбка будто приклеенная… Или всё это мне только кажется? Пролистав учебник до самого начала, я обнаружил, что написан он – ну, выпущен, во всяком случае, – позже, чем выступал Причкалин. То есть, выходит, это не он выучил учебник, а наоборот, авторы скопировали целые куски его речи, даже не затруднившись пересказать их своими словами. Кандидаты наук и профессора?! – ну и ну, дичь какая-то! Я потёр руками лицо. Ладно. Всё это было до ужаса странно, но предупредительный сигнал минут пять, как прозвучал, значит, ещё через десять библиотека на сегодня закроется. И хотя я – отрезанный ломоть, и общие правила меня вроде как не касаются, библиотекаршу это вряд ли волнует. – Литературу из читального зала сдаём, компьютеры выключаем! – громко напомнила она, отбирая тома у засидевшихся тут книжных червей – вылезая из всех уголков библиотеки, они жидким ручейком стали стекаться к её столу. Да уж, не будет, впечатлённая моими достижениями, Марта Георгиевна ждать, пока я тут наиграюсь с компом и книжками. Даром, что отобранный, – даст пинка да и закроет помещение до завтра. Я выключил компьютер и, отдавая учебники, тихо улыбнулся и подмигнул библиотекарше, но она, похоже, ничего не заметила.

Глава вторая

Открыв дверь своей комнаты, я застыл на пороге, сражённый чувством тоски и одиночества. На одной из кроватей сиротливой улиткой лежал скатанный Мотин матрас. Постельное бельё, подушка с одеялом, а также две коробки с вещами – одна, с казёнными учебниками и канцелярскими принадлежностями, и другая, с одеждой и личными мелочами моего усыпленного друга – исчезли. Завхоз, наверно, всё это унёс, пока меня не было. Осталась только большая сумка с моими пожитками – стояла рядом с гардеробом, распахнутые дверцы которого демонстрировали его пустое нутро и шеренгу голых пластмассовых плечиков на исцарапанной металлической трубе. Мой взгляд переместился выше и замер: отслоившаяся панель, за которой лежал дневник, была полностью оторвана от стены и валялась сверху на гардеробе! Приставив к нему стул, я вспрыгнул на сидение и принялся остервенело шарить под панелью и рядом – ничего! Спустившись, заглянул, на всякий случай, под шкаф: пусто. Мотин дневник пропал! А я только и успел, что одну единственную, причём самую последнюю, запись прочесть, да и то не до конца! И уже поразился. Такого себе про Мотину мать понадумал, оторопь берёт… а надо было не думать, надо было дальше читать! – там, стопудово, ещё и не такое было, раз тетрадку изъяли, вот же я идиот! Нетрудно ведь догадаться, что, после Мотиного погрома и усыпления, иновская служба безопасности будет это дело расследовать: – должны же они причину недопустимого поведения ученика высших классов выявить! Вот они-то дневник и нашли! Глаз намётанный, знают, как смотреть. Хотя вообще-то тут особо и напрягаться нечего, если цель твоя – комнату обыскать. Может, не сунь я тетрадку обратно за панель, никто бы и внимания на неё не обратил: болталась бы себе в коробке вместе с другими, в которых Мотя упражнения и задачи решал… Интересно, а что ещё он мог про меня написать, кроме того, что я о семье мечтал?.. Ох, чёрт! – Альбов! Я же рассказал Моте о том разговоре! – мысль обожгла, словно током в башку ударило. Сам даже не знаю, зачем я проболтался, может, утешить хотел, отвлечь: смотри, типа, какую фигню новый физик втирает, а вдруг что-то такое и вправду есть? Тогда собеседование с Инами вообще только для отвода глаз и проводится! Ну да, так я ему и сказал… А Мотя в ответ на это взбесился – аж волосы дыбом и лицо от злости перекосило! – и как давай орать: “Нет! Брехня это всё! – вместо “брехни” он, правда, совсем другое слово использовал, матерное, и такими же эпитетами ещё и самого Альбова наградил, ну да не суть. – Не может такого быть!! Не может быть никогда!!!” Потом вскочил, как ужаленный, и бросился вон. Явился примерно час спустя. Я уже из столовки вернулся, а он обед пропустил, пришёл и на кровать бухнулся, к стене отвернулся, затих. А на следующий день, за час до моей оптимизации, ворвался к Ину выяснять, почему его бортанули, и был усыплён. Возможно, к этому его подтолкнул мой рассказ? Да, Альбову он, как и я, не поверил, но запросто мог об этом написать в дневнике – на тех страницах, что я дочитать не успел… Тетрадку, скорее всего, изъяли сразу же, как я ушёл на обед, и теперь доложат Дважису, что отобранный тип распространял ложную инфу об Инах и потому неблагонадёжен. И тогда – всё, прощай, Челоград! А то и вообще – усыпят, как Матвея. Протянет Дважис в мою сторону руку и – бац! – человеческий организм прекратит свою жизнедеятельность. Я вспомнил чёрные дыры зрачков посреди блестящих медовых лужиц, и меня передёрнуло. Что же теперь делать? Бежать?! Но куда? И зачем – вечно скитаться и прятаться?.. А вдруг нет в дневнике ничего такого, тогда что?! Получится, я могучего, как вечный дуб, дурака сваляю и отправку в Челоград зря просру! Мысли скакали, как табун мустангов, – такие же быстрые, дикие и неутомимые, а рука тем временем сама нырнула в карман: зушка! Маленькая иновская клякса с торчавшим металлическим разъёмом, чтобы вставлять в человеческий комп. Да, она была там – счастье, что я хоть про это Моте ни словом не обмолвился! И в тумбочку зушку не выложил! Внял предупреждениям Альбова не оставлять без присмотра – молодец, Пегов, правильно поступил, вот только… А вдруг сейчас за мной явятся сотрудники ВСБ, прочитавшие мой дневник? Что мне тогда с этой зушкой в кармане делать?! Прозвучало приглашение на ужин, и я автоматически потащился в столовую, пытаясь собрать бесновавшихся в голове “мустангов” в “загон” и выработать план действий. В голове прокручивался тот самый разговор с Альбовым.

*

С чего бы это? – удивился я, когда новый учитель вдруг попросил меня задержаться после урока. Физику я знал на отлично, и с поведением всё было нормально… может, он хочет попросить меня кого-то из отстающих подтянуть или какую-то работу общественную выполнить? Разные версии в голове строились, пока ученики тянулись мимо меня к выходу, но ни одна не предполагала того, что я реально услышал. “Я Лену Пегову ещё до замужества знал, – когда мы остались одни, объявил Борис Евгеньевич, а в глазах его вдруг появилось что-то такое, отчего у меня мурашки по спине пробежали, – а тебя ещё вот такусеньким – руки недалеко развёл, будто размер кота показывает, – помню!” “Да?..” – озадаченно буркнул я. “Да ты садись, садись, не нависай!” – он махнул рукой на первую парту. С тоской подумав, что, видимо, это надолго, я покорно опустился на стул, а учитель продолжил, глядя куда-то поверх моей головы: “Ты меня, конечно, не помнишь, слишком маленьким был тогда!.. – Но Лена! Леночка знала, как я… – тут Альбов запнулся, и по лицу его чуть ли не судорога прошла, прежде чем он закончил: – И Дима, отец твой, тоже знал, что я вам, Пеговым, самый преданный друг”. Фигня какая-то! – зачем он мне это рассказывает?! “Вижу, ты мне не веришь?” – учитель мелко закивал, и в центре его темечка ярко засверкал кружок лысины. “Послушайте, Борис Евгеньевич…” – я старался быть вежливым. “Ну да! – перебил он меня. – Разумеется. Где же ты раньше-то был, преданный друг? – вот как ты думаешь, верно?” – он горько усмехнулся. Нет, ничего подобного я не думал, но промолчал – вообще не знал, что сказать. Не понимал, к чему вообще весь этот дурацкий разговор, и хотел, чтобы он побыстрее закончился. “Я искал тебя много лет! Массу сил потратил, чтоб учителем сюда, к вам, устроиться!” Да что за хрень?! Как в шпионском романе! “Вы могли просто прийти и…” “Интернат, в который определили ребёнка, находится за тридевять земель от местожительства погибших родителей, совсем в другой части страны, а сведения об этом были засекречены не хуже иновской технологии бессмертия, – словно не слыша меня, проговорил Альбов. – Это ведь очень странно, тебе так не кажется?” Я не ответил: смысл, если он всё равно говорит сам с собой? Жутко захотелось развернуться и выйти, но пришлось сдержаться – вдруг жаловаться на неуважительное отношение к учителю побежит и, перед самым собеседованием с Инами, показатели мне испортит? “Молчание – знак согласия. Полуторагодовалого малыша отправили в очень дальний детдом, а в какой – тайна за семью печатями, и я уверен: за все годы до совершеннолетия тебя ни разу не показывали бездетным семьям, желающим усыновить ребёнка, хотя и со здоровьем, и с умственным развитием у тебя всё было в порядке”. Эта мысль меня зацепила, причём неожиданно крепко, потому что Альбов сказал правду, о которой я раньше почему-то никогда не задумывался: за всё время, сколько себя помнил, вопрос о моём усыновлении ни разу даже не поднимался, хотя забирали же ребят из нашего детдома, это факт! А порой, наоборот, возвращали, причём некоторые уже не в одной семье побывать успели, да так нигде и не прижились… Короче, деятельность по устройству в приёмные семьи велась, но всегда мимо меня – а я не обращал на это внимания. Почему? Наверное, потому, что всегда был уверен (словно специально вдолбили в голову): раз родители мои погибли, то всё, точка, других не появится! А сейчас, под пристальным взглядом этого чудаковатого учителя, я вдруг почувствовал себя обманутым. Обделённым! Правильно Мотя подметил: я, видно, и в самом деле подспудно мечтал о семье, но меня всегда держали подальше от любых смотрин и так ловко отвлекали от мыслей на подобные темы, что я этого даже и не осознавал!.. Почему они себя так вели?! “Потому что ты с самого начала был нужен Инам, – внимательно следя за моим лицом, мягко произнёс Альбов. – Они отобрали тебя ещё в младенчестве и после этого просто ждали, когда ты достигнешь совершеннолетия”. “Как можно отобрать кого-то в младенчестве? А если он дурак-дураком вырастет?” “Те, кого они отобрали, дураками не вырастут, но будешь ты лучше всех, или вторым, а то и третьим, никакого значения не имеет – возьмут всё равно, понимаешь?” “Нет! Вы… это фигня какая-то, Борис Евгеньевич, вы уж меня извините!” “Ничего, – усмехнулся он, – я догадывался, что сразу ты мне не поверишь, ждал подобной реакции и не злюсь”. Блин! Да что ж ему надо-то?! “Может, я лучше пойду? К собеседованию готовиться”. “Не спеши. Собеседование – чистая формальность: возьмут тебя, что б там ни было! – произнёс он с такой непоколебимой уверенностью в голосе, что уходить сразу расхотелось: ведь на чём-то его железная убеждённость основывалась?! и я должен был это узнать. – Даже если не веришь, выслушай хотя бы из вежливости, ведь я много старше! И к тому же приложил массу усилий, чтобы найти тебя и спасти”. “Спасти?! От чего?” “Честно признаться, я и сам толком не знаю, но уверен: поездка к Инам – на самом деле не удача и не привилегия, как они пытаются нам представить, а использование молодых людей в своих целях и, скорее всего, в качестве расходного материала. Не зря из Челограда никому нет возврата! Да-да, конечно! – он поднял руку, отметая мои, готовые сорваться с губ возражения. – Я в курсе, как это объясняется, но думаю – Ины всё врут!” Да он же псих!! Просто псих, вот в чём дело! “Я позову нашу классную! Или охранника! К директору… – я осёкся, когда он достал из кармана фотографию: она была старой, но я сразу узнал на ней Бориса Евгеньевича, лет на двадцать моложе, чем сейчас, а рядом с ним была женщина, при взгляде на которую внутри у меня что-то сжалось. – Это моя мать!” “Ты узнал её?” “Конечно узнал! Я видел и раньше фотографии своих родителей. Знаю, как они выглядели и где погибли. От нас тут ничего не скрывают!” “А, ну да, разумеется, – пробормотал Альбов. – Воспитатели и преподаватели интерната знают ровно то, что им позволено. Они показали тебе фото родителей и сообщили, что они погибли в ДТП, верно?” Да, так оно и было, но я из вредности промолчал, буравя учителя яростным взглядом: тоже мне, великий дознаватель нашёлся, думает, кругом идиоты, а он один – умный, угу! “Это правда, – не дождавшись ответа, продолжил Борис Евгеньевич, – но далеко не вся! ДТП было подстроено”. “Что?” “Ты слышал”. “Подождите, вы… – я потёр лоб. – Вы это серьёзно?! Хотите сказать…” “Да! – он смотрел мне прямо в глаза. – Твоих родителей убили! Именно это я и хочу сказать”. “Но… – его заявление было настолько шокирующим, что, признаюсь честно, я совсем растерялся. – К-как?” “Родился ребёнок, и родители хотели расширить жилплощадь, обменять свою однокомнатную квартиру на двухкомнатную, с доплатой. Риэлтор предложил отличный вариант по привлекательной цене, и они поехали его смотреть, но назначенная встреча была фальшивкой. Тормоза в машине вывели из строя, жильё по указанному им адресу на самом деле не продавалось, а в конце первого же длинного спуска по ходу движения, прямо поперёк дороги, стоял грузовик с кирпичами – в него твои мать с отцом, разогнавшись под гору, со всего маху и врезались”. Мысли разлетелись, словно воробьи от кинутого в стаю камня, и я только безмолвно таращился на Альбова, пытаясь сосредоточиться и полностью осознать услышанное. “У меня есть доказательства! – Он достал из кармана зушку и протянул мне. – Я собирал их несколько лет, когда докапывался до истины. Копии документов, фото с места трагедии, аудиозаписи бесед с разными людьми – всё это здесь. Посмотри, пожалуйста, но так, чтобы никто не видел и не болтай об этом, а то ведь сам понимаешь… – учитель нахмурился. – Ты парень умный, так что надеюсь на твоё благоразумие – другого способа тебя убедить у меня нет”, – он вздохнул. Всё так же молча взял я его зушку и положил в карман.

*

Ужин прошёл совсем в другом настроении, чем обед. От напавшей тогда меланхолии и расслабленности не осталось и следа: мне было совсем не до размышлений о бактериях в своём тонком кишечнике. Я быстро поглощал пищу, едва ли замечая вкус тетиЛюсиных кулинарных “шедевров” и размышляя, куда деть зушку. Думал даже выкинуть её по дороге в столовую, но мне всё время кто-нибудь попадался навстречу, да и подходящего места не было: ну, не бросать же её на пол в коридоре?! В итоге я так от неё и не избавился. Да ещё и сел сдуру спиной к двери, и теперь каждый раз, когда сзади звучали шаги, напрягался: а вдруг это идут за мной? Но менять место не стал: ну, не скакать же теперь по столовке, перетаскивая за собой поднос, под взглядами бывших однокурсников? Ужинавший напротив парень из параллельного высшего класса спросил, когда же вернётся Дважис. Я молча пожал плечами, а он стал рассказывать, что собирается делать после выпускного, пришлось механически поддакивать, пока наша “беседа” ему не надоела, и парень, уткнувшись в свою тарелку, умолк с видом: “Ну и зазнался же ты, сволочь!” Я вздохнул, собирая посуду на поднос, потом поднялся и, прежде чем уйти, пожелал ему счастливо оставаться: – Давай, пусть у тебя всё получится! Будь здоров! Он удивлённо пожал протянутую мной руку и улыбнулся: – Пока, брат! Растряси там Инов на бессмертную жизу! – Да уж постараюсь! – усмехнулся я и потопал к транспортёру для грязной посуды. Поставив туда поднос, огляделся украдкой – вроде бы ничего подозрительного. Покинув столовку, я медленно побрёл по коридору в сторону выхода на улицу. Так куда же всё-таки мне девать зушку? Выкинуть в урну? Или засунуть куда-то в щель? Ага, один раз я уже так поступил. С дневником. И где он теперь? Ну, вот то-то! Там ведь про моих родителей! Да и с самим Альбовым есть фотки, и записи, где голос его, когда он людей расспрашивает, тоже легко узнаваем. В общем, если зушку найдут, ему точно не отвертеться!.. А за мной так никто пока не пришёл – может, и не придут уже… Короче, не хотел я учителя подставлять! Пусть даже ему и не верил. Заключения экспертов, показания свидетелей и т.п. можно слепить – это не так уж сложно, гораздо проще, чем добыть копии настоящих документов. Записи бесед, из которых следовало, что квартира, которую поехали смотреть мои родители, не продавалась, – могли быть постановками, а фото вообще ничего не доказывали, просто являли место трагедии, где машина на большой скорости врезалась в грузовик. Непонятно было только, зачем всё это Борису Евгеньевичу! Да он явно знал мою мать, на зушке оказалась уйма снимков, где они вместе. Были и такие, где мать, Альбов и мой отец, а ещё фото со свадьбы родителей, где учитель с цветами и перекошенной рожей. Посмотрел я эту рожу, и до меня наконец дошло: да он же любил её! Мою мать! А замуж она пошла за другого, но Альбов всё равно продолжал с ними общаться, как это странно! Остались, типа, друзьями, как истинные интеллигенты? Или он так любил её, что готов был терпеть другого мужчину рядом?! Ну и ну! Неужто не противно таскаться за парой третьим лишним? Другом семьи, как он сам себя называл… Вот я бы стопудово не смог – так опуститься ниже плинтуса! В общем, поглядел я тогда – втихаря, как он и просил, – на фотки эти и пришёл к выводу, что Альбов – шизик. Полнейший. Так зациклился на моей матери, что когда она погибла, кукухой поехал и решил, будто Ины и её и отца моего убили, чтобы я младенцем попал в интернат и потом именно меня выбрать для Челограда – трудно придумать идею бредовей! Кто, блин, вообще, может в такое поверить?! Ну да, Мотя и правда был в высших классах лучшим, а взяли меня, второго по показателям, но это же не доказывает, что Ины всё врут и поездка в Челоград опасна. Пожирают они нас там что ли? Смешно! Да и раньше-то, до Стептона и Берендеева, челоградцы ведь сюда приходили! Мне вспомнились ровный голос, приклеенная улыбочка Причкалина и высказывания, которые потом без изменений в учебник вписали… Да вписали и пофиг! – разве не мог человек умных мыслей в Челограде набраться и потом чётко их излагать?.. “Я каждый день тут, в интернате, до ночи сижу, – уже отдав мне зушку, сказал Альбов. – В этом кабинете, учительской или в комнате отдыха. Заходи, как посмотришь – обсудим, что дальше делать”. Обсуждать тут, конечно же, было нечего, но с другой стороны: он столько сил и лет потратил на своё расследование… наверное, стоит пойти и отдать ему это его сокровище? А заодно и сознаться, что я проболтался Моте. Жуть как неохота, но придётся: надо предупредить его, что дневник, где может быть запись про это, забрали! Он же не со зла на Инов баллоны катит, он и правда уверен, что они убили моих родителей. Я вышел на улицу и двинулся через двор к учебному корпусу.

*

Дверь в учительскую оказалась распахнутой, оттуда слышались шорохи и голоса. Я резко замедлил ход, гадая, что происходит, как вдруг!.. Из комнаты вышел мужик в форме Высшей службы безопасности и с автоматом наперевес, а за ним – Альбов – в наручниках! Ещё один вооружённый вээсбэшник топал следом, подталкивая учителя в спину. Оторопело отступив к стене, я замер с тяжко стучавшим сердцем. Под цепким и ледяным взглядом мужика, что шёл первым, остро захотелось стать невидимым или провалиться сквозь землю, а от того, как посмотрел на меня Альбов, будто током пробило: он явно думал, что это я на него настучал, да ещё и пришёл поглазеть, как забирают! Из комнаты тем временем вырулил ещё один незнакомый человек, в штатском. – Вы из какого класса? – грозно вопросил он, останавливаясь напротив. – Фамилия? – П-пегов, – выдавил я. – Второй высший класс. – Алексей? – раздался удивлённый голос нашей директрисы Раисы Петровны: она, оказывается, тоже была в учительской Альбова, а теперь высунулась в коридор. – Ты чего это здесь? – Д-дважис ушёл, и ещё не вернулся… – выдавил я, судорожно придумывая оправдание для своего позднего хождения по учебному корпусу. – И? – уже мягче поинтересовался штатский, подняв бровь. – И-и-и я подумал, может, вы, Раиса Петровна, что-то знаете? Шаги Бориса Евгеньевича и его конвоиров затихали вдали – как видно, они уже спускались по лестнице. – То же, что и все, – подняла бровь директриса. – Он сказал, что объявит о времени, когда прийти на оптимизацию! – ко мне вернулось, наконец, самообладание. – Я надеялся, он быстро вернётся, но его всё нет и нет… – Ох, Пегов! Какой ты нетерпеливый! Видел же сам, что случилось. – Вы про Мотю? – Ну да! – Так и… чего? – Чего-чего! Ты сам не понимаешь, что раз Дважису пришлось это сделать и унести Колчановского на станцию, то все запланированные мероприятия могут немного сдвинуться? Что ты, как маленький! – Да просто я хожу тут, неприкаянный, уже и обедал, и ужинал, и в библиотеке насиделся, а система оповещения всё молчит! Дважис не идёт, а я… – А-а, значит, это тебя из всего потока Ины в Челоград отобрали? – перебил штатский разглядывая меня, словно слона в зоопарке. – Ага! – я улыбнулся и приосанился. – Вот, жду оптимизации и отправки. Измучился уже тут совсем! – Ну, хватит, Пегов! – нахмурилась директриса. – Иди-ка ты… в свою комнату, скоро отбой. – Не так уж и скоро! – картинно заупрямился я. – Да и насиделся я уже в комнате. А чего это Бориса Евгеньевича увели?! – будто внезапно про это вспомнив, обратился я к штатскому. – Ладно, свободен! – тут же объявил он и замахал рукой, выпроваживая меня прочь. – Но за что? Он у нас физику вёл! – Давай-давай, – поддержала штатского директриса. – Погуляй где-нибудь… – Но я только хотел… Раиса Петровна подошла ко мне вплотную и чуть ли не взашей принялась толкать меня в сторону выхода, шипя: – Перестань ныть, Пегов, не до тебя сейчас! Понял? – Понял, – я покорно кивнул и, развернувшись, поплёлся по коридору, всей спиной выражая тоску. Выйдя на лестницу, я глянул в окно и увидел, как Альбова ведут через внутренний двор на выход, а там, у ворот, ждёт чёрная машина с красной полосой по боку и надписью: “Высшая служба безопасности”. Словно что-то почувствовав, учитель на ходу обернулся и уставился прямо на меня! Типа, я злорадно продолжаю следить, как его забирают! Отпрянув от окна, я медленно стал спускаться по лестнице, стараясь убедить себя, что закатное солнце бьёт прямо в стекло, и Борис Евгеньевич вряд ли мог видеть меня сквозь яркие блики… Однако в том, кто его сдал, он, конечно же, был уверен на сто процентов! Но ведь это не я! Не я!! Блин, противно-то как, вот же чёрт! Я осторожно, как последний трус, выглянул из учебного корпуса, чтобы убедиться: Бориса Евгеньевича уже увели за ворота, и он не сможет в третий раз на меня посмотреть. Взгляд его мне не забыть теперь никогда, до самой смерти! Словно табличку “предатель” с размаху на лоб пришпандорил… Только совсем не тому, кто на самом деле его заложил – сделать это мог только Мотя: он один знал о том разговоре, он, значит, и сдал Альбова! Или в дневнике написал, или даже раньше, когда пошёл в зал приёма выяснять, почему в Челоград не берут. Взял, да и ляпнул про учителя, чтобы Инам преданность свою показать… Но про то, что это я ему рассказал, не проболтался! Иначе меня бы уже задержали одновременно с Альбовым – эта спасительная мысль принесла облегчение: спасибо тебе, друг! За то, что не подставил. А ведь мог бы – наверняка спрашивали, откуда узнал! Заложил бы меня, как конкурента, в надежде попасть на моё место… Но нет! Сказал, наверное, что сам с учителем разговаривал. Правая рука скользнула в карман, нащупывая зушку, и мне вдруг снова подумалось о том, что с нами будет, если в один прекрасный день Ины перестанут давать человечеству кляксы. Сможем мы без них возобновить работу техники, или за прошедшие с их появления тридцать лет мы уже и забыли, как действовал раньше тот же телевизор или компьютер – поколение целые ведь сменились уже с тех пор… Я припомнил кое-что из физики, химии, математики и пришёл к выводу, что, наверное, сумеем как-то, в итоге, ведь делали же в своё время. Вопрос только когда! Уж точно далеко не сразу. Особенно если Ины одним махом выведут всё из строя – ну, возьмут вдруг, да и спалят все кляксы на Земле. Ух ты! – скажи я такое вслух, и на меня тут же, со всех сторон, коршунами слетелись бы порядочные граждане, чтобы выклевать из моей дурной головы эту непотребную мысль, будто наши великие и супергуманные старшие братья могут так поступить с человечеством! Да никогда, никогда!.. Но ведь усыпили же они бедного Мотю? Безоружного парня, который всего лишь голос повысил и немного мебель попортил! Зачем?! Если легко можно было оказать затормаживающее воздействие, после чего сдать буяна директрисе на пропесочку? – вполне достаточная мера, чтобы Мотя к этому Дважису никогда больше не подошёл!.. Я вышел на улицу и огляделся, незаметно прикидывая, где на зданиях висят камеры. Потом сделал пару неспешных кругов по двору, в точности выполняя команду Раисы “где-нибудь погулять”, и собрался уже двинуться прочь, когда дверь административного корпуса хлопнула, и на пороге возникла Риглева. Моя бывшая воспитательница. С чемоданом! – Валентина Степановна? – удивился я. – Давайте, помогу! – Спасибо, Алёша, но оно – на колёсиках, самой не трудно. – Да я уже взялся, куда везти? – На выход. Она улыбнулась так грустно, что я не удержался и сунул нос, куда не просили: – А что там у вас? – Ну-у, вещи мои кое-какие, но в основном – книги. Столько я сюда за двадцать лет своих личных книг понатащила, сама даже поражаюсь! – А что случилось? – в груди похолодело от нехорошего предчувствия. – Почему вы сейчас сразу все забираете? Она вздохнула и, глядя куда-то в сторону, тихо сказала: – Ухожу я из интерната, Алёша. – В смысле? – В смысле – увольняюсь. – По собственному желанию? – продолжал я лезть не в своё дело, но остановиться не мог, Валентина Степановна очень мне нравилась: строгая, но по делу – зря никогда никого не гнобила, а главное, открытая. Когда она была у нас воспитательницей, никто не боялся к ней обратиться, даже с самыми нелепыми вопросами или просьбами. Знали, что не наорёт и не выставит, поговорит обязательно, не отмахнётся. И если откажет, то объяснит почему и другой вариант решения проблемы предложит. – Какой ты любопытный, Пегов! – Риглева осуждающе покачала головой, но мягкая улыбка с лица не сошла, и я остановился, не доходя до проходной. – Дети вас любят! Зачем уходите? Вы же хорошо нас воспитывали!.. – Да вот, как видно, не очень! – окинув меня цепким взглядом, рассмеялась бывшая воспитательница. – Ну, это… я ведь последние часы уже тут, Валентина Степановна! – И правда, Пегов! Я ещё раз тебя поздравляю! Ты молодец, отбор выдержал, теперь в Челоград вот-вот отправишься, поэтому можно считать – мы оба уже не здесь, и местные правила нас не касаются. – Я энергично кивнул, и она вдруг выдала: – В общем, уволили меня, Алёша. Ушли, как говорится. – Как это?- у меня прям глаза на лоб полезли, так что она даже прыснула. – За что?! – Из-за Колчановского. За то, что я позвонила в Высшую службу безопасности и пыталась объяснить, что нельзя так, это неправомерно! Что дети есть дети, они сироты и потому уязвимы, а разбитый стул – не повод лишать талантливого и ранимого мальчика нормальной жизни! Просила вернуть его и вывести из усыпления. – А они? – А они, такое впечатление, что и знать не знали не только об инциденте, но и что отбор в нашем интернате уже прошёл, а ведь это было уже после того, как Ин забрал Матвея на станцию! – Странно! – Вот и я про то же. Стала спрашивать их про Дважиса, а они сказали, что разберутся и прервали связь. Я вновь набирала номер, но меня уже ни с кем не соединяли. А полчаса назад Раиса меня вызвала и велела немедленно написать заявление и убираться к чёртовой матери. Я, мол, так разозлила Инов, что ВСБ начала всестороннюю проверку интерната, выяснила неблагонадёжность кадров, и ей теперь занесут в личное дело несмываемое нарекание, что приняла на работу опасного для детей учителя. – Альбова, – чуть севшим голосом проговорил я. – Его только что арестовали, я видел. – А всё из-за моего звонка якобы, – пожала плечами Риглева. – Я, видишь ли, не в своё дело полезла и посмела Инам указывать там чего-то… ну, да ладно! Бог ей судья. – Вот блин! – Да ничего, Пегов, не расстраивайся! – она ласково похлопала меня по руке и взялась за ручку чемодана – я механически её отпустил, потрясенный, сколько, оказывается, народу пострадало из-за того, что я проболтался Моте об Альбове. – Прощай, Алёша, желаю тебе в Челограде счастья! – Валентина Степановна решительно двинулась к выходу. – Спасибо!.. – я бросился за ней, открыл ведущую в проходную дверь и помог протащить чемодан внутрь. – А вы… как? – О-о, я не пропаду, не волнуйся! А вот Колчановского жалко! – она полезла в карман, но вдруг вскинула голову: – Послушай, Алёша, а ты ведь можешь попытаться что-то узнать там, на планете Инов! Насчёт Матвея. Возможно, они всё-таки оживят его? Или что они там с ним сделают? – Я… я попробую, Валентина Степановна… – поражаясь, что такая мысль мне самому даже не пришла в голову, пообещал я. – Выясню, что смогу! – Вот и хорошо, мне сразу спокойней стало, – кивнула она, шаря по одежде в поисках пропуска. Вот так… Матвея усыпили, а его друг смирился и дальше о себе только печётся! Зато бывшая воспитательница, которая несколько лет уже за него не в ответе, волнуется, будто близкая родственница. Вот за что все дети так хорошо к ней относятся. Мы же чувствуем! Чувствуем, кто взаправду нас любит! А не только вид делает… – Чего ты так на меня смотришь? – Я… Мне очень жаль, Валентина Степановна, что вы уходите. Честное слово! – Да брось, Алёша, всё, что ни делается, всё к лучшему! – она подала охраннику карточку. – До свидания! – у меня защипало в носу, и я быстро попятился за дверь проходной. Выйдя обратно на территорию, я вспомнил о зушке, и одолевшая на миг сентиментальность враз улетучилась. Но торопливость выглядела бы подозрительной, поэтому я медленно побрел через небольшую площадь у ворот, потом между корпусами, от одного к другому, временами останавливаясь, будто в задумчивости, типа: вот хожу тут в последний, скорее всего, вечер, прощаюсь с родным интернатом, – всю свою сознательную жизнь провёл здесь всё-таки! Когда окончательно стемнело и зажглись немногочисленные и не слишком яркие – экономичные и экологичные! – фонари, я закопал зушку под деревом, в самом мало освещённом уголке, на краю нашего небольшого парка, вдали от детской площадки и места, где иногда проводились уроки на свежем воздухе. Возвращаясь в свою комнату, я чувствовал себя странно и неприятно. Сделанное мной не являлось ещё преступлением, однако явно выходило за грань дозволенного. Почему я так поступил? Изначально не поверил учителю, но не сдал его? Зато всё растрепал Моте, запустив этим целую череду жутких событий? Наврал вээсбешнику и Раисе, сохранил зушку? Ответа на эти вопросы не было, само собой как-то всё получилось.

*

Спал я плохо: вспоминал Мотю, уход Риглевой, арест Альбова, своё враньё, и не мог отделаться от ощущения, что вместо Дважиса за мной всё-таки явится Высшая служба безопасности и увезёт, вслед за учителем, в Главное управление ВСБ. И никакого тебе, Лёша, Челограда, Шуржешиша и великих иновских знаний! Отправят тебя в изолятор, проведут следствие, вынесут приговор… А потом усыпят и скинут, как Мотю, пинком в переход. “Колчановского я забираю на одну из наших станций”. Что, блин, за станция? Куда вывалишься ты мёртвым безмолвным кулём и зачем?.. “Жизнедеятельность Матвея прервана”, сказал Ин. “Но вы сможете восстановить её?” – спросила Риглева. “Если вдруг возникнет такая необходимость”. Что за странный ответ! Какая такая необходимость? Что, там на этой своей станции, Ины делают с усыплёнными? Я повернулся на другой бок и зарылся лицом в подушку. Вопросы крутились в голове, мешаясь с подступавшим сном, воспоминаниями о реальных событиях, разговорах и лицах… Под утро приснилось, что надо мной возникла треугольная голова и четырёхпалая рука, сжимавшая похожий на фен прибор. Одеяло сползло в сторону, “фен” прошёлся по телу, то тут то там прикасаясь к коже, будто большая, мягкая лапа. – Просыпайся! – с присвистом прошептал Ин и, ухватив меня за плечи, с силой тряхнул. – Дважис? – сбрасывая остатки дремоты, пробормотал я, удивлённо таращась на его глаза: радужки были не медовые, а зеленовато-жёлтые, как недозрелый лимон. – Ишсас, – прошипел Ин. – Вставай, одевайся! – А что случи… – вопрос оборвался, ибо я внезапно оказался уже на ногах, при этом плечи горели, словно их сдавили клещами. – Быстро-быстро! – Ин схватил со стула мою одежду и с силой бросил мне в грудь. Я покачнулся, поймав штаны, майка с рубашкой упали на пол. – Так вы – не Дважис? – замечая и другие, кроме цвета глаз, отличия: рост, розоватый отлив чешуи, более длинный рот… – Нет, я же сказал: Ишсас! И хватит на меня пялиться, поторапливайся! – А где Дважис? – Ждёт на Шуржешише. Давай уже скорее – ты хочешь в Челоград или нет?! – Хочу! – Я натянул штаны, не понимая, отчего он торопится, будто алкаш за выпивкой, когда до закрытия магазина осталась минута. И при этом меня ещё преследовало стойкое ощущение, что мы упускаем нечто важное… пока я, наконец, не сообразил: – Оптимизация! Я же должен пройти оптимизацию! – Оптимизация уже проведена, – Ишсас показал куда-то мне за спину. Я обернулся и увидел лежавший на прикроватной тумбочке “фен”. – А-а, так значит, это мне не приснилось! – Нет, – Ишас забрал прибор и сунул в прицепленное к ноге подобие кобуры, а потом полез в густые складки чего-то, намотанного на среднюю часть его тела. Пока я нацеплял футболку и рубашку, он извлёк из глубины своей одежды кляксу размером с блюдце, прилепил на стену и сунул туда пальцы левой руки. Воздух возле “цементного плевка” дрогнул. – Что? – Я обалдело нашаривал ногами кроссовки, глядя на разраставшееся пятно из серо-бесцветной мути. – Вы открываете проход прямо тут, в моей комнате?! – Внимание! – раздался голос из динамика на стене. – Вызывается Алексей Дмитриевич Пегов! Система оповещения! Я замер, растерянно глядя на Ишсаса – тот, яростно бормоча что-то себе под нос, крутанул в кляксе пальцами, из-за чего пятно резким рывком достигло пары метров в диаметре. – Повторяю: Алексей Дмитриевич Пегов! Ожидаю вас в зале приёма! – нашему уху трудно узнать конкретного Ина по голосу, поэтому я не мог сказать, Дважис ли это, но говорил он низко, с характерным шипением и присвистом, то есть человеком уж точно не был! Рванувшись к двери, я успел сделать всего шаг, прежде чем Ишсас сцапал меня в охапку и силой забросил в портал-переход.