Шрифт:
– Затем, что они тебе не нужны. Ты можешь добиться своего и без их содействия. Значит, можешь отпустить. Сейчас.
– Отпустить? И лишить себя такой забавы? А что я получу взамен? – нервы выкручивает жутким хохотом.
– Что ты хочешь? – вскидываю подбородок.
– Ты знаешь, Женя. Преклонись передо мной. Соединись со мной. Стань частью меня. И я отпущу твоих любовничков. Если ты сама ещё будешь этого хотеть.
– Ж-шеня, нет! – слышу я позади себя хрип Са-арда. – Не с-с-смей!
– Хорошо, – выпаливаю, готовая сделать что угодно, лишь бы сохранить им жизни. – Я сделаю, как ты хочешь. А ты отпустишь их живыми. Сейчас. Поклянись!
– Надо же. Так вот ради чего ты готова продать душу, – она надвигается на меня. Окружает своей тьмой. Будто в бездну затягивает. – Хорошо. Клянусь. На колени, раба.
Обращение коробит до тошноты. Но я заставляю себя высоко поднять голову и плавно опуститься на колени, как она велит. Смотрю в пылающие глаза без страха и сомнений. И в тот же миг меня снова пронзают нити голодной тьмы, просачиваясь в разум и душу. Маслянистой жидкостью заливают рот, чёрной пеленой затягивают глаза, наполняют каждую клеточку, преобразуя, меняя, подчиняя…
А дальше всё случается практически в один миг. Позади взбешённо рычит Са-ард, явно пытаясь вырваться. Сквозь багряный туман я вижу, как на Хаману чёрной молнией бросается Шоа-дар, вспарывая бок твари и отсекая ей одно крыло. А я падаю на четвереньки и хватаю обломок копья, уроненного кем-то из имар. А потом, уперев его древком в пол, всем своим весом бросаюсь на остриё, пробивая грудную клетку своего биосинтезоидного тела. Пока ещё могу. Пока ещё свободна.
Пронзённое кукольное сердце, беспомощно трепыхнувшись пару раз, делает последний удар и замирает. Вместе с последним вдохом, с губ стекает струйка крови.
Моё сознание закручивает в тёмной воронке боли и холода. Выдёргивает из уже мёртвой оболочки. Развоплощая.
Разъярённый вой Хаманы я слышу уже как в тумане. Вой раненной твари. Связав нас, она и себя обрекла на смертельную агонию. И я теперь осознанно тяну её за собой, пропитывая болью, изматывая, заставляя увязнуть в небытие. Чтобы дать своим на-агарам больше шансов справиться с этой мразью.
Ты не получишь мою душу, тварь. Она принадлежит только мне. И двум хвостатым, которые рискнули ради меня всем.
Последнее, что я вижу, это почерневшее тело Хаманы, корчащееся на полу храма имар. И двух на-агаров, склонившихся над изломанной куклой с моим лицом.
А потом наступает покой.
Эпилог
Что-то пищит рядом, проникая в мозг болезненной пульсацией. Я никак не могу сообразить, что это такое. Где я нахожусь? Что со мной? Почему мне так больно везде?
В голове царит болезненная пустота. Вялые мысли еле шевелятся, с трудом складываясь в что-то осмысленное. А в груди поселилась странная, тоскливая тяжесть. Словно я потеряла что-то очень важное и ценное для меня. Потеряла навсегда.
Но даже не могу вспомнить что именно. И от этого мне нестерпимо плохо. Так что выть хочется.
– Женя, дочка, ты слышишь меня? – врывается в мои бессвязные мысли едва различимый голос… знакомый очень… это мама… да, мама.
Пальцы крепко сжимает чья-то рука.
Пальцы конвульсивно дёргаются в ответ. Мышцы начинает ломить. Везде.
– Вот! Вы видели? Она пошевелилась! Я же говорила вам! – торжествующе восклицает моя родительница. Отпуская мою руку.
Нет, нет, останься… Я хочу… проснуться.
Вытащи меня.
– Таисия Аркадьевна, послушайте… – с показным терпением пытается её кто-то вразумить.
– Нет, это вы послушайте. Моя дочь жива. И ваша обязанность спасти её. Иначе я…
Сознание всё-таки выдирается из цепких лап тьмы, изо всех сил стремясь к свету. К жизни.
– Мам, – выдыхаю, сделав над собой титаническое усилие.
Спустя ещё пару секунд мне даже удаётся разлепить веки.
Свет болезненно режет глаза. С горла вырывается задушенный хрип. Вокруг воцаряется звенящая тишина.
– Мам… что… со мной? – сиплю едва слышно, чувствуя, как учащается дыхание. Боль огненной волной пробегается по позвоночнику, раскалённым жерлом концентрируется в груди, словно там дыра прожжена.
Лёгкие горят, и каждый глоток воздуха, как кипяток. Звуки приглушены.
Но хуже всего то, что я едва могу различить два смутных силуэта, застывших передо мной.
– Мама, – хнычу, беспомощно комкая пальцами простыни. – Мама.
– Женя, боже, ты очнулась, – отмирает один из этих силуэтов. Бросается ко мне. Моя ладонь снова оказывается в маминых руках.