— Если придется — отчего же нет!

— Но вы разве знакомы с земским делом?

— Положим мало, но ведь это знакомство так скоро приобретается… чтением докладов, разговором со старыми земцами.

— Но ведь нужды-то населения надо знать, с бытом-то его надо познакомиться?

— Надо главное попасть в нерв, уловить настроение собрания в известную минуту и затем суметь вовремя промолчать, вовремя разгореться…

— И все это в унисон с большинством конечно?

— Почему с большинством?

— Безопаснее! — прищурилась Cle-Cle.

— Вы, однако, не всегда добры бываете, Клеопатра Павловна! — покачал головою юноша.

— В ваш тон впадаю!.. А вы вот что мне скажите: ораторский талант у вас есть?

— Не думаю, но говорить могу… Да ведь чтобы перекричать кого-нибудь, нужны главное смелость и настойчивость — они, поверьте, важнее таланта в настоящее время!

— Ну, а что наш enfant de la nature?[10] — интересовался Огнев.

— Кого это вы так величаете? спросила Софи.

— Как кого? — удивился франт. — Mais ce gauchard d'Ossokine![11]

Девушка пожала плечами.

— Название не совсем верно… Впрочем, — с едва заметным лукавством подхватила она, — кое-что в нем и справедливо: Осокин правдив и безыскусствен… Может быть, поэтому вы зачисляете его в разряд детей природы?

— Нравственных качеств его я не изучал, — проговорил Огнев, — сужу только по внешности.

— И что же дурного заметили вы в ней?

— Положительное отсутствие малейшего светского лоска… даже какое-то пренебрежение ко всему, что издавна освящено обычаями и стало как бы законом… Потом эта наивная грубость, которою он так любит рисоваться…

— Рисовки у Осокина нет и быть не может.

— В таком случае он дурно воспитан.

— Не нахожу.

— Вы, пожалуй, не найдете, что он умишком слаб?

— Вы увлекаетесь, М-r Огнев!

— А вести жизнь чинуши, имея богатого дядю, — умно?

— Живет он вполне прилично: посещает театр, изредка вечера… А что не кутит, не сорит деньгами — то это, вероятно, не в его вкусах… Копит, может быть! — улыбнулась Софи.

— Depuis quelque temps, decidement, vous prenez son parti…[12] и даже в ущерб своим прежним взглядам! — иронически заметил лев.

— Contre vous je prendrai le parti de chacun[13], M-r Огнев.

— Это почему?

— По чувству справедливости.

— Suis-je si injuste?[14]

— Ужасно! La medisance — c'est votre[15] конек!

— Et le votre…[16] непостоянство? — с сердцем спросил франт.

— Que sais-je![17]

Огнев хотел что-то сказать, но, заглянув в зал, поднялся с места:

— Je vous quitte, — не без насмешки проговорил он, — le soleil se leve…[18] Оставляю вас с вашим драгоценным (франт подчеркнул это слово) enfant de la nature и почтительно ретируюсь… Вашу ручку!

— Не стоите… Вы — злой фат! — сказала Софи, не давая руки. — У вас дар сердить людей!

— Успокойтесь! Nous en savons quelque chause![19] — вполголоса заметил ей Огнев. — Gardez moi seulement un tout petit Cain dans votre coeur[20] — вот все, о чем я вас прошу!.. Где нам, фантастическим наследникам, бороться с действительными! — раскланялся он с Софьей Павловной, простился с девицами и засвидетельствовал свое почтение старикам Ильяшенковым.

В это время из дверей зала, несколько развалистой походкой, входил высокий, видный молодой человек лет двадцати семи, с густыми, откинутыми назад, темно-русыми волосами, открывавшими широкий, высокий лоб, с такою же коротко остриженною, окладистою бородкой и большими серыми, несколько задумчивыми глазами; это и был enfant de la nature, о котором шла речь, Орест Александрович Осокин.

Огнев, встретившись с ним, хотя и фатовато, но вежливо первый подал ему руку и сболтнул какое-то приветствие; Осокин нехотя отдал ему поклон и, мешковато подойдя к хозяйке, которая при этом как-то судорожно выпрямилась, сказал ей несколько слов. Потом раскланялся с присутствовавшими и поздоровался с Павлом Ивановичем.

— А вы, почтеннейший, совершенно нас забыли! — покровительственным тоном сказал тот Осокину, протягивая ему свою пухлую руку и выпячивая грудь. — Не одобряю!

— Занят был очень, почтеннейший Павел Иванович, налег на слово «почтеннейший» молодой человек.

Его превосходительство несколько удивился подобной фамильярности.

— Чересчур уж вы усердствуете… Laissez ceci aux pauvres diables[21], которым кушать нечего, — наставительно заметил он, — которые дорожат местом… а вам, с вашим состоянием…

— Состояние у меня так мало, что об этом и говорить не стоит! — сухо возразил Орест.

— Да, pour le moment… mais avec il temps…[22]

Но Ильяшенков не успел докончить фразы: к нему подлетел прощаться белокурый юноша; Осокин воспользовался этим и подошел к девицам.