Шрифт:
– Всех обозников, оставшихся в живых, допрашивают люди воеводы. Прежде спрашивают, как выглядели тати. А у нас в ватаге почти каждый имеет на роже отметины.
– И что? Не возьму в толк твое изобретение!
– Прежде чем дубасить охрану, надобно предлагать отдать ценности добровольно по-хорошему, взамен гарантировать жизнь.
– И что?
– Думаю через два-три случая слух пойдет среди купечества, что лучше Клычку отдать все без боя, чем остаться без добра и здоровья.
– Поговорим с ватагой! А колпаки зачем?
– Так примет наших у розыска не будет.
Царевна Софья Алексеевна слушала доклад думного дьяка о ценах на еду и соль, об отношении к ней купечества, о народных нестроениях. В конце выступления дьяк с извинениями и расшаркиванием попросил разрешения сообщить о необычном предложении дознавателя Разбойного приказа. Софья ленивым кивком дала такое разрешение.
– Смею заверить, что сей подьячий Разбойного приказа служил еще вашему батюшке, благословенной памяти Алексею Михайловичу. Служил верой и правдой.
– Давай к делу! – в голосе царевны уже слышалось раздражение.
– Расследовал этот дознаватель убийство краснодеревщика из Немецкой слободы. Убийцей оказался Тихон Коробков – сын бывшего стрельца. Только в первую же ночь Тихона Коробкова освободили солдаты потешного войска царя Петра. Дознаватель предлагает на этом основании арестовать и подвергнуть сыску всех помощников Петра из потешного войска.
Думной дьяк положил перед царевной два листа бумаги: обоснование и список для ареста, поклонился и вернулся на прежнее место.
– Можешь идти, – разрешила Софья.
Идея ретивого служки пришлась по душе царевне, но принимать решение без совета Василия Васильевича Голицына она побоялась. Послала курьера за своим фаворитом. Князь прибыл тотчас, прочитал записку и задумался.
– Мало ли что, Софьюшка, говорят при дворе об этом дознавателе. Пусть он искренне предан роду Милославских, но мы не знаем истинных целей; какого он рода – племени; чем дышит; чего хочет от жизни.
Не прошло и седмицы, как князь Голицын выяснил, что дознаватель отличился при следствии на подручных донского атамана Степана Разина. По его личному обвинению казнили сто пятьдесят казаков. Но запомнился он еще по одной причине. Когда Стеньку Разина вывели на лобное место вместе с его братом Фролкой, то последний стал выкрикивать «слово и дело государево». Стеньку четвертовали, а Фролкину казнь отсрочили. Речь шла о несметных сокровищах, спрятанных атаманом и его товарищами. Долго искали клад по указанным Фролкой местам, но не нашли. Преступника решили оставить пожизненно в тюрьме. Вот тут дознаватель и взбеленился. Куда только не обращался с жалобами, в какие только двери не стучался. В конце концов подкупил внешнюю охрану острога и проник во внутрь, хотел сам привести приговор в исполнение. Но забыл про внутреннюю охрану, она его задержала и препроводила в тот же Разбойный приказ. Голицын насторожился и запросил родословную служки.
Боярский сын при рождении не получил должного отличия для мужеского пола. При взрослении на щеках, подбородке и над верхней губой не вырос ни единый волосок. Уже совсем взрослый дядька, а щечками блестел будто младенец. Ненавидел всех. Чуть что, старался тому человеку насолить изрядно. Неизвестно, кто определил его на службу в Разбойный приказ. Но там он нашел себя и свое удовольствие.
Все это Василий Васильевич не преминул сообщить царевне и предложил одарить дознавателя по-царски за рвение и убрать из Разбойного приказа да так, чтобы его туда даже на порог не пускали.
– Боюсь, Софьюшка, придумает этот дознаватель что-нибудь, как в свое время с Фролкой, а мы с тобой окажемся крайними. Обвинение хлипкое, а на кону жизнь людей Петра.
– Да как же я такого без дела оставлю? Поди еще хуже сделаю.
– Так поручи ему сидеть дома и писать книгу о своих достижениях в деле сыска. Дескать, для будущих дознавателей пример будет. Да денег положи поболе, чем ныне получает.
Как-то в конце зимы из очередного похода в город вернулись в лагерь посыльные бандитов. Принесли самую модную на Москве новость. Известный дознаватель из Разбойного приказа внезапно помер. Одни говорят о болезни сердца, другие об отравлении, а третьи чуть ли не о самоубийстве. Ко всему к этому добавляют будто царевна Софья вызывала его в Кремль и благодарила за верную службу деньгами и почетным поручением. Каким? Не ведаю?
Клычок любил слушать новости и сплетни из Москвы. Послушает-послушает, хмыкнет и пойдет по своим делам. А тут он поглядел на Тихона и молвил:
– Стал дознаватель жизнь свою вспоминать, а там одни убиенные им. Похоже собрались искалеченные души и подсказали дознавателю идти скорее к ним.
Воцарилась тишина, атаман обращаясь к Тихону, сказал:
– Ты не думай, что дознаватель свои подозрения насчет тебя унес в могилу. Дело по твоему розыску осталось. Только передали его другому ироду.
Воровская жизнь несет в себе много всяких запретов. Попытки нарушить их оборачиваются серьезным наказанием. Ну, куда деваться бедному вору, когда одна и та же мысль преследует на каждом шагу? А тут еще неписанные законы: не проси, не верь, не бойся. Все-таки Тихон решился на разговор с атаманом. Поведал о своем желании навестить родителей, брата и сестру, о нестерпимой тоске по жизни среди людей. Клычок выслушал его внимательно, даже не разозлился, только приказал забыть об этом.
К весне пути развезло, и купцы перестали гонять свои обозы, ждали сухих дорог и теплой погоды. Посыльные из ватаги по-прежнему ходили в город, теперь больше за новостями, чем по основному делу. И вот однажды Клычок после очередного возвращения посыльных позвал Тихона к себе. Молча вручил ему свернутый вчетверо плотный лист бумаги. Написанный аккуратным почерком текст удостоверял, что податель сего документа – Смыков Иван, сын Степана, мужеского пола, столяр.