Мишка рванулся изо всех сил, и уже чуть было не встал на четвереньки, но на него навалились с новой силой. Проворные руки судорожно опутывали ноги, локти заламывались до хруста в плечах.

Глухо грохнул пистолетный выстрел. Душераздирающий крик донёсся до сознания. Мишка продолжал барахтаться, силясь освободиться. Ярость душила, выгнав из головы все мысли.

Наконец успокоился. Руки и ноги накрепко перетянуты сыромятными ремнями, петля той же кожи оттянула голову назад. Подлый ремешок шёл от шеи к связанным за спиной рукам, приходилось напрягать мышцы, поднимая руки. Иначе можно задушить себя.

Мишку выволокли за ноги из шалаша. Он хрипел, извиваясь всем телом, силясь не перетянуть себе горло. Наконец его поставили на ноги.

Огляделся вокруг. Рассвет только занимался. Поляна была разгромлена. Мелькали тени чужих людей, стаскивающих связанных ушкуйников. Несколько тел осталось лежать на земле. Мишка понял – этим уже не суждено подняться.

Охватило тоскливое чувство, в животе противно засосало, к горлу подкатил комок чего-то противного. Сглотнул, остро ощущая давление петли. Руки стали затекать, мышцы не хотели слушаться.

– Вот те и отпраздновали новый год, – услышал Мишка чуть позади голос Фомы.

Скосив глаза, заметил выгнутую фигуру своего спасителя. Отвечать не хотелось. А Фома продолжал сипеть:

– Никифор, царствие ему небесное, уже на том свете. Видать отгуляли своё и мы. Господи! Сохрани и помилуй!

– Вот те и удача в походе, – отвечал голос из темноты. Мишка узнал Ивана.

Мысли вихлялись слабо уловимые, в ногах дрожь и слабость. Кто-то тихо скулил, звук противно скрёб по нервам. Сердце сжималось, кровь сильнее бухала в жилах.

Наконец маньчжуры стащили всех в одно место. Раздули огонь в кострах и подбросили хворосту. Стало светлей. Врагов было не менее трёх десятков. Вооружены ружьями, саблями, пистолетами. Все в синих халатах, с кушаками вместо поясов. Двигались проворно и быстро. Всем распоряжался невысокий косоглазый маньчжур в новом тёплом халате. Рядом поспевал китаец со смешной косицей на спине.

Связанные мужики оглядывались, молча кивали друг другу. Лица у многих побиты. Некоторые залиты кровью, кафтаны разорваны.

На поляне Мишка насчитал шесть трупов товарищей. Тяжёлый вздох всколыхнул грудь. Спина ныла от напряжения, но расслабиться было невозможно. Вспомнилась матушка. В глазах защипало, он шмыгнул носом. Рот искривился не то в злобе, не то в рыданиях. С трудом сдерживал слёзы, было нестерпимо жаль себя.

Бледное утро постепенно серело. Над водой тихой речки медленно плыл туман. С листьев изредка капала роса. Пар густым облаком вырывался из ртов. Мужики продолжали стоять, дрожа в ознобе. У многих на ногах не было сапог. Замёрзшими ногами топтались, пытаясь согреться.

Маньчжуры собирали оружие, валяющиеся вещи. Рылись в ворохах товара в лодках. Подплыли ещё три лодки, ткнулись носами в прибрежный песок.

Когда совсем рассвело, начальник отряда отдал какие-то распоряжения и всех пленников погнали в сторонку от стана.

– Никак кончать повели, господи, прости раба твоего! – Фома прерывисто вздохнул, бородёнка вздёрнулась к небу.

– Ой ноженьки не идут! – донеслось сзади, Мишка ощутил, что и его ноги с трудом передвигаются.

– Проклятое отродье! Сучье племя! – ругался Сосипатр, отчаянный и лихой казак. – Руки б только освободить! Я б им, гадам! Ох!

Звук удара прервал дальнейшие излияния казака.

Подошли к поваленному стволу огромного дуба. Кора уже свалилась, обнажив коричневую древесину. Кое-где гниль тронула могучий ствол. Мелькнула мысль: «Этот хоть пожил, а мне и этого не пришлось».

Их остановили. Начальник что-то говорил, обращаясь к мужикам, но никто ничего не понимал. Рядом топтался низкорослый монгол с плоским лицом. Он стал пересказывать речь начальника. Его с трудом можно было понять.

– Ты плохой лоча! Ты вор! Ты смерть! Твой давать ясак нет! Твой злой, жадный!

– Вот паскуда! Нашёл лучших! – Иван с хрипом выдавливал слова. Шея надулась от стянутой петли, дыхание прерывистое. Кровь струйкой сбегала всклокоченной бороде, губы посинели в кровоподтёках.

Вперёд вышел плотный маньчжур в кожаной безрукавке. Лицо крупное, задубевшее от загара, в коричневых морщинках. В руке увесистая дубинка. Он покачивал ею, будто примериваясь для удара.

– Ой! Бить начнут, батюшки! Помилуй, господи! – это Фома стал причитать. Ноги стали подкашиваться, но он не упал.