Дня через два Мишка заметил, что горы действительно немного стали понижаться. Встречавшиеся речки текли уже в другую сторону. Он повеселел, хотя и не мог определить почему. Видно осточертела эта тайга, хотелось наконец отдохнуть и вырваться из бурелома и лиановых сетей. Тин-линь тоже приободрился. Все оживились и зашагали бодрее.

С середины дня припустил дождь, но не стали останавливаться. Всё одно мокрые, а при ходьбе не так мёрзнешь. Медленно продирались по распадку, выбирая путь полегче.

Мишка шёл впереди и первый заметил в просветах деревьев скрытую кустарником фанзу[1]. Он мгновенно остановился и поднял руку. Столпились и стали молча высматривать вокруг. В такой глухомани встретить человека большая редкость – надо быть начеку.

– Никак жильё, – прошептал Мишка.

– Китайская или корейская фанза, – ответил И-дун.

– Приготовьте оружие, пошли глянем, – Мишка толкнул Ювэя в кустарник и двинулся к фанзе, держа ружьё наготове.

Обошли ветхую хибару вокруг, но людей не обнаружили.

– Наверное, сборщики женьшеня, но где же они сами? – Тин-линь озирался по сторонам с настороженным видом.

– Ладно, придут, а мы пока расположимся тут на отдых. Ружей не бросать, не зевать. Места глухие, неизвестно как нас примут.

Осмотрели фанзу. Там всё перевёрнуто и разбросано. Но видно, что люди только что покинули помещение.

– Видать, не дождаться нам хозяев, – сказал Мишка. – Вишь, как всё порушено. Ушли или бежали в поспешности.

Невдалеке раздался голос И-дуна. Он звал к себе и в крике слышался страх. Бросились к нему, продираясь сквозь густой подлесок.

И-дун стоял над лежащим в траве человеческим телом. То был тщедушный китаец, скорее старик, чем пожилой. Но определить с точностью было невозможно. Лицо измазано глиной и прелыми листьями. Одежда неопределённого цвета и покроя, тоже замызгана невероятно.

Мишка присел на корточки и нерешительно тронул руку.

– А ведь живой кажись, – заметил он, поднимая глаза на друзей.

– Неужели? Давай перенесём к свету, – предложил Тин-линь.

Подняли лёгкое безвольное тело. Глаза старика вяло открылись, в узких щёлках тускло блеснули зрачки. Губы едва дёрнулись, но слов никто не услышал.

Положили старика на сухом месте под навесом фанзы. Дождь перешёл в моросящий, и здесь, под навесом, всем казалось уютно и тепло.

– А ну спроси его, – обратился Мишка к И-дуну.

Но И-дун долго ещё бился с немощным, пока не разобрал его непонятный шёпот.

– Какие-то люди напали на него и убили сына. Где, не понять. Забрали корни женьшеня, он и вправду сборщик этого корня. Кажется, их было четверо, – И-дун с опаской оглядел товарищей.

Все тоже подумали о тех маньчжурах, что пытались их изловить.

– Откуда им здесь взяться, – успокоил Мишка. – Сколько дней о них никаких звуков. Нет, это другие.

– Говорит, что маньчжуры.

– Мало ли что он говорит. Сюда могут забрести с юга. Такие случаи уже бывали. Дед говорил со слов странников. Отправляются на грабёж и сбывают тихонько женьшень. Определи, где они его достали. Может сами нашли. Глушь, людей не встретишь. Кто донесёт?

– Правильно, Тин. Видно, так оно и было. А старика, скорей всего, бросили на мучения. Куда он денется. А может, подумали, что мёртвый.

– Хребет ему перебили. Видите, не может ничем двинуть. Весь в синяках, – Тин-линь приподнял руку старика и отпустил. Та с глухим стуком упала на землю.

– А ты, И-дун, слушай, может что ещё удастся разузнать, – торопил Мишка.

И-дун склонился к едва шевелящимся губам старика. Долго и напряжённо вслушивался И-дун в бессвязный лепет и бормотание. Устало поднялся и сел, привалившись к стене фанзы.

– Трудно понять его шепелявый голос. Сына требует отыскать и похоронить. Какую-то бутыль обещает показать. Что за бутыль?

– Наверное, настой женьшеня, – Тин-линь обшарил глазами вокруг. – Пусть говорит, а сына мы поищем. Как не похоронить, злым духам не оставим. И место сухое найдём. Говори ему.

И-дун остался со стариком, а все остальные рассыпались вокруг в поисках трупа. К вечеру обнаружили обезглавленный труп молодого китайца. Голову не нашли, остальное принесли к фанзе. Старик делал отчаянные попытки приподнять голову, но это ему не удавалось. Он покрылся потом, крупные слёзы катились из глаз, прикрытых сморщенными веками.