— Я ни о чём таком не говорила, дочка, с тобой никогда, — продолжала Анфиса, когда шарики потухли. — А сейчас, гляжу, лежишь, вздыхаешь.

— Ну так что? Смешно всё-таки — старик влюбился.

— Не ври, Вера! — построже сказала Анфиса. — Этот старик — Алейников! В районе-то страшнее его нет начальника. И я чую — завиляла твоя душонка от соблазна.

— Куда завиляла? Какого соблазна?! — почти с искренней обидой воскликнула Вера. — Что придумываешь?

— Я не придумываю, Верка, — вздохнула Анфиса. — Она у тебя вообще вроде вилюшками пошла.

— Интересно… Я не знаю, прямая она у меня выросла или вилюшками. А ты знаешь.

— А со стороны всегда виднее. В общем, гляди… Обзаришься — потом локти будешь кусать, ежели к Семёну у тебя настоящая любовь.

— А она бывает, настоящая-то?

Анфиса, кажется, перестала даже дышать. А дочь продолжала насмешливо и безжалостно:

— И что такое — настоящая? Ты к Сёмкиному отцу бегаешь и думаешь, что у тебя настоящая… А оно всё не так, всё проще. Тебя тянет просто к мужику сильному, удачливому, зацепистому в жизни… С досады бегаешь, что вышла за размазню какого-то, а не за мужика. Чтоб отомстить ему…

— Верка! — Анфиса рывком села на кровати.

— Чего — Верка? — поднялась и Вера. — Зачем кричишь? Разбудишь всех. Анфиса посидела безмолвно, тихо опустилась на подушку, до самого подбородка натянула одеяло.

— Вон ты, оказывается, какая выросла?! А мне-то, дуре, невдомёк…

— Ну, так знай теперь, — сказала Вера спокойно.

Анфиса полежала не шевелясь минут десять-пятнадцать, откинула одеяло, спустила ноги с кровати.

— И как же теперь ты… с Семёном?

— Что с Семёном? Не облезет, ежели что… Но я сказала — не знаю ещё. Погляжу.

Анфиса всхлипнула раз-другой.

— Опять… — насмешливо произнесла Вера. — Тебе-то что волноваться? Не тебе решать…

— Да как ты можешь… Как ты можешь? — Анфиса не договорила, захлебнулась в слезах, замолчала, но дочь поняла её с полуслова.

— Так и могу… Потому что Сёмка, он… Я думала, он в отца… А он вроде в отца, да только в моего… Когда я поняла это, подумала: свадьбу нашу отложить бы, что ли. Тем более что война. В общем — договорились отложить. Но всё-таки до конца я с ним всё обрывать не хочу… Не хотела пока. Да и сейчас — надо ещё поглядеть поближе, что он такое, этот Алейников.

Анфиса ждала, когда дочь выговорится и замолчит, а потом встала и пошла в кухню, на свою кровать. Но у двери остановилась и произнесла чужим, незнакомым голосом:

— Глядеть гляди, а Сёмкину жизнь я тебе калечить не дам. Я объясню ему, какая у тебя душонка, чтоб он знал…

— Не смей! Ты… слышишь?! — воскликнула Вера, сорвалась с кровати, подбежала к матери, шлёпая по полу голыми ногами, взяла её крепко за плечи. — Не вмешивайся, понятно? Иначе… иначе…

— Что иначе?

— Не знаю… Но нехорошо будет… На всю жизнь врагами сделаемся. Ты ведь меня не знаешь ещё, мама…

— Это правда, я тебя не знала ещё, — сказала Анфиса и вышла.

На другой день после сватовства Вера весь день безвыходно просидела в своей рабочей комнатушке. Ей казалось почему-то, что все сотрудники райкома знают уже о необычном предложении Алейникова, поглядывают на неё с удивлением и любопытством. Когда ей приносили какую-нибудь работу, она брала её молча, не поднимая глаз, а пальцы её подрагивали.

И ещё ей казалось, особенно под вечер, что каждую минуту может войти Алейников. И всякий раз, когда со скрипом отворялась дверь, она ещё гуще наливалась краской, у неё багровела даже шея. И она не знала, не представляла, что она будет делать, как поведёт себя, если действительно появится Яков.

Но он не появился в райкоме ни в тот день, ни в другой, ни на третий. Вера как-то успокоилась и уже чуточку обиженно подумывала: «Интересно…»

На пятый или шестой день, под вечер, он зашёл. Вера сидела спиной к двери и, когда скрипнула дверь, даже не обернулась.

— Извините… Это я, — сказал Алейников и замолчал.

Вера вскочила из-за машинки, прижала ладони к груди. Потом отвернулась, села, склонилась снова над стареньким громоздким «Ундервудом». Её свежие щёки полыхнули густым румянцем, маленькие уши тоже загорелись, краска стала заливать даже шею, обсыпанную пушистыми завитками волос.

— Я… я слушаю, Яков Николаевич…

— Я, собственно, хотел… А теперь мне надо поговорить с вами… — сбивчиво проговорил Алейников и замолчал.

Вера всё держала руки под грудью, чувствовала, что сердце её бьётся уже тише, спокойнее. Она только сейчас обратила внимание, что Алейников, всё время обращавшийся к ней на «ты», вдруг перешёл на «вы». Подумав об этом, она чуть улыбнулась, но тут же испугалась этой своей улыбки, прикусила нижнюю губу.

— Ну, говорите.

— Я хотел бы не здесь. Сюда могут войти…