– Об чем? Я это... вижу. Только понять не могу - об чем.

– Я... я не знаю. Просто так.

– Просто так не бывает, - возразила она.

– Бывает... Вон темная гора небо загораживает, видишь?

– Ну?

– А ты приглядись. Будто кто черную дырку выпилил в небе-то... Как в желтом фанерном листе. Или в амбарной стене. Только пила была тупая и виляла.

Ганка перестала дышать. И вдруг воскликнула:

– Ой!
– и мгновенно подвинулась к Димке.
– И правда!..

– Конечно, правда, - сказал Димка негромко и почему-то печально.
– А что там, за краем неба? Если идти и идти сквозь эту дырку?

– Н-нет, - через силу сбрасывая наваждение, произнесла Ганка, - у неба нету края. И у земли.

– Да я не знаю, что ли?
– проговорил он.
– А все равно это как яма бездонная. Без конца и без края... И туда ушел Колька. Потом Лидка.

– Ты что говоришь?
– Она схватила его за плечи.
– Очнись! Ты... ненормальный.

Димка осторожно снял с плеча ее руку, положил пальцы в свою ладонь, а другой рукой погладил их.

– Гань... Тебе и правда Колька... просто так?

Она лишь выдернула молча свои пальцы из его ладоней.

– А он хороший, Колька... Добрый, - помедлив, произнес Димка.

– Пойдем, Дима... Поздно уже.

Она поднялась, отряхнула платье. Но он как сидел, так и продолжал сидеть, не шелохнувшись. Потом пошевелился, но и тут не встал, а опустил голову и стал смотреть в землю между колен.

– Наши уже спать легли. Володька, наверно, хватился нас.

– Ты как думаешь, Гань, люди всегда были такими маленькими?

Этот странный вопрос снова поверг ее в изумление.

– Ты и в самом деле ненормальный! Ну, великаны были... в сказках. Или вот... По истории мы проходили древнегреческие мифы...

– Мифы... А может, это все правда?

– Да ты что?

– А тогда откуда же он взялся?

– Кто?

– Он, - еще раз повторил Димка, приподнял голову, поглядел куда-то вперед, где в небе была вырезана черная дыра. Ганка тоже повернула голову, но видела теперь не дыру в небе, а обыкновенные горные вершины, над которыми проглядывали уже первые звездочки.

– Я люблю, когда звезд много, - вымолвил Димка негромко.
– А он смотрит, смотрит на них... Глядит тоскливо. Будто высмотреть чего хочет... Или ждет кого-то.

– Да кто он-то?
– взмолилась девушка. И в голосе ее было теперь не удивление, в нем прозвучала откровенная тревога.

Димка это уловил, грустно усмехнулся.

– Я не спятил, не бойся. А ты приглядись. Вон нос его торчит, губы... подбородок. А волосы он будто в Громотухе мочит... Его увидишь, когда только приглядишься.

Ганка опять повернулась лицом к Звенигоре. Повернулась - и сердце ее сразу пронзило холодком, в груди что-то дрогнуло, в ушах поплыл, долетая из неведомых далей, а может, пробившийся вдруг из-под земли переливчатый звон: очертания каменных вершин Звенигоры действительно напоминали огромное, невообразимых размеров человеческое лицо, опрокинутое к небу. Не очень крутой, но и не плоский лоб, переносица, нос... Губы были сложены скорбно, в какой-то вековечной и безмолвной муке. Крайняя слева скала - подбородок - обрывалась вниз тоже не отвесно, а с изгибом и переходила в шею. Еще левее, там, где, соответственно размерам опрокинутой на землю каменной фигуры должна была быть грудь, чернели почти уже неразличимые во мраке верхушки деревьев.

Увидев все это, Ганка с минуту стояла безмолвная. И Димка молчал. Он, все еще сидя под сосной, глядел то на нее, то на гигантское каменное лицо, смотрящее в ночное небо. Затем поднялся. Девушка качнулась к нему, прижалась. Тело ее подрагивало.

– Страшно. Прямо жутко, - прошептала она.

– Это без привычки, - успокоил он ее.
– А так - просто грустно.

– А чего он... ждет?

– Не знаю. Может, того, кто встать ему поможет. Развяжет его.

– Разве... разве он привязанный?

– А как же, - вздохнул Димка.
– Там, где шея, дорога через увал проходит. Как ремень. И дальше, где его грудь... Он давно тут лежит, может, сто тысяч, может, сто миллионов лет. И грудь вон лесом заросла. А через тот лес, я знаю, тоже дорога есть. В Казаниху ведет. Тоже как ремень. И через ноги его, наверно, через руки... Он крепко привязанный к земле.

Они постояли молча. Желтая полоска, окаймляющая горные вершины, совсем растаяла, потухла, и каменное человеческое лицо, опрокинутое к небу, стало еще таинственнее.