С Бергером Лахновского познакомил тот же Белокопытов в их особняке на Балчуге, охарактеризовав его как "концессионера некоторых каменноугольных шахт в Союзе". "Концессионер", однако, сразу же объявил, что Лахновский интересен ему не в связи с горным делом, а как человек, много разъезжающий по стране и потому имеющий обширную информацию. Лахновский сразу насторожился.

– Кроме того, вы, кажется, успешно изучаете немецкий язык?
– улыбнулся Бергер тонкими губами.

– Да, я немножко знал и раньше. Но так, на уровне Анна унд Марта баден. И вот решил...

– Похвально, - перебил Бергер.
– Люди, знающие немецкий язык, язык команд и приказов, будут вскоре очень нужны. Вы меня поняли?

– Да, - сказал Лахновский, действительно понявший, кто таков на самом деле этот "концессионер".
– Но я по профессии следователь. Я сам вербовал себе в старое доброе время... сотрудников и хотел бы ясности.

– О-о, я прекрасно осведомлен о вашей прошлой деятельности. Поэтому и попросил моего друга господина Белокопытова познакомить меня с вами. Может быть, нам удобнее будет побеседовать в вашем имении - в Жерехове?

Бергер знал и это, хотя, как полагал Лахновский, о его покупке дома в Жерехове абсолютно никому не было известно.

Все вопросы о постоянном сотрудничестве Лахновского с "Отделением III-Б" германской военной разведки были обговорены и решены (включая и предоставление всей известной ему сейчас и в будущем информации о троцкистском подполье), когда Рудольф Бергер, придя однажды утром к Лахновскому с прощальным визитом, вдруг, шныряя зрачками по углам комнаты, сказал:

– Ваш красный Наполеон, кажется, сломал себе шею. И, может быть, мы, господин Лахновский, напрасно имели намерение так щедро платить вам.

– Что... случилось что-нибудь?!
– испуганно воскликнул Лахновский.

– Случилось. Ваш Троцкий седьмого ноября устроил на Красной площади политическую демонстрацию, вслед за которой должен был последовать, кажется, государственный переворот. В этом смысле - да, случилось. Но больше ничего не случилось. Русское ОГПУ было начеку...

Бергер перестал дергать глазами, уставился на Лахновского, будто змея прицелилась.

– Русские чекисты начеку? Это как называется? Каламбур, что ли?

Лахновского прошиб пот.

– Этого не может быть! Откуда у вас эти сведения? Вы это... точно знаете?

– Сведения у меня всегда точные, запомните это, господин Лахновский, холодно произнес Бергер.
– А если они у меня будут неточными, рассчитываться будем уже не мы с вами, а вы с нами...

– Боже, боже!
– простонал Лахновский.

– Не беспокойтесь, - понял его по-своему Бергер, - уговор наш относительно вознаграждения остается в силе. Уговор дороже денег. Это пословица или поговорка?

Лахновский молчал, как пришибленный. Бергер произнес:

– В Москве вам вряд ли целесообразно сейчас появляться.

И, не прибавив больше ничего, ушел.

Лахновский, несмотря на предупреждение Бергера, все же решил поехать в Москву. Бывшая хозяйка особняка встретила его широко открытыми от страха глазами.

– Вы с ума сошли! Убирайтесь! В Москве аресты... Я понимаю, вы приехали из любопытства. Белокопытов три дня назад тоже приехал из любопытства. Его тут и арестовали... И, между прочим, спрашивали, кто живет в этой половине. Кажется, вас они особенно не знают, но обыск произвели. И хотя, как я заключила, ничего не нашли, уезжайте от греха. Возьмите свежее белье.

Эта старуха-полуидиотка, как Лахновский убедился, при надобности могла рассуждать очень здраво и вполне определенно.

– Нетерпеливцы вы! Ах, какие вы нетерпеливцы!
– сожалеюще говорила она, когда Лахновский, схватив портфель, стал засовывать туда белье.
– Плоды не созрели, а вы уже трясете дерево. Мой муж-покойник был пошляк и развратник. Но даже он понимал... И у него была поговорка: пока девочка не загорелась, нет смысла ее раздевать.

– Опять поговорка?!
– окрысился Лахновский.
– Отстаньте со своими поговорками!

Старуха ничего не поняла, но не испугалась. Она только вытянула в гневе морщинистую шею, до того вытянула, что сквозь дряблую кожу проступили жилы, как туго натянутые бечевки.

– Вы невоспитанны, сударь, - прохрипела она.
– И глупы, как полено.

И старуха ушла, торжественно унесла свою голову на вытянутой шее.

Лахновский в ту же ночь, добравшись на извозчике до вокзала, уехал в Воронеж, к Валентику. Тот не особенно радостно встретил Лахновского, отправил к своим престарелым родителям в Коростень. Там он месяца через полтора с помощью отца Валентика устроился на его бывшую работу - кладовщиком железнодорожного угольного склада.