...Так оно вот и случилось, думал сейчас Семен, слушая, как похрапывает Дедюхин. И винить в этом он не мог ни себя, ни Ольку, девчонку все-таки непонятную ни в словах, ни в поступках. А может быть, и понятную, подумал вдруг Семен, но только изломанную войной, измученную всем тем, что ей пришлось пережить. Этим все и объясняется...

Семен припомнил все встречи после той, первой, когда она спросила, смог ли бы он ее поцеловать, и когда она вырвалась из его рук, закричав враждебно: "Жалельщик какой нашелся..." И она действительно была, кажется, оскорблена тем случаем, в сарайчик к Капитолине и Зойке приходила редко, а когда приходила, то на Семена не глядела, демонстративно отворачиваясь.

– Зачем ты, Оля, так со мной?
– спросил однажды Семен.
– Ведь я тебя никак обидеть не хотел.

– А я и не обиделась, - сухо ответила она.
– А рубец на щеке стал вроде поменьше, понятно?

– Конечно, все заживет.

– И волосы отрастут, ты думаешь?
– спросила она помягче.

– Не знаю.

– Вот и доктор сомневается. Плешивая буду... всю жизнь.
– И она всхлипнула.

– Оля, не надо...

– Отстань ты!
– вскрикнула она опять в гневе, встала и убежала.

Он перестал ходить с Вахромеевым в Лукашевку. Но как-то через неделю или полторы тот сказал:

– Капитолина опять... просит, сходил бы к Ольке.

– Да я вам что, шут гороховый? Дурачок для... для...

– Ну, может, и дурачок, - сказал Вахромеев как-то странно, со вздохом.

– Катись ты со своей Капитолиной!

– Т-ты! Сержант!
– Вахромеев подскочил, схватил его за грудки было, сверкая глазами.

Но Семен вдруг вспомнил полузабытый прием самбо, Вахромеев отлетел, согнувшись от боли, изумленно выдохнул:

– Дедюхин! Товарищ старший лейтенант!

– Что такое?
– появился из блиндажика, который они соорудили для себя, командир танка.

– Он, зараза... приемы знает какие-то.

– Какие приемы вы знаете?
– строго и официально спросил Дедюхин.

Все это кончилось тем, что сам старший лейтенант раза два очутился на земле, а потом потребовал:

– Два часа в день будете заниматься со всем экипажем. Может каждому пригодиться.

– Да я же все перезабыл, товарищ, старший лейтенант. Когда это было-то...

– Выполняйте, - козырнул Дедюхин.

И Семен стал заниматься - учил Вахромеева, Алифанова и самого Дедюхина зажимам, захватам, подножкам. Только дядя Иван после двух-трех уроков от обучения наотрез отказался, заявив, что возраст его все-таки не для самбы этой...

– Ладно, - сразу согласился Дедюхин.
– Продолжите с желающими.

В Лукашевку Семен все же пошел. Олька встретила его молчаливо и виновато, они говорили о том о сем, раза два он слышал даже ее смех - тихий, робкий. Рассмеется - и сама вроде удивится: она ли это хохотнула? Замолкнет, прислушиваясь к чему-то в себе. Потом она начала его расспрашивать о Сибири, о семье, о Наташе.

– Счастливая она, твоя Наташка, - вздохнула Олька однажды.

– Ей тоже... столько пришлось пережить.

– Значит, ты ее любить сильнее должен, - сказала она задумчиво.

Как-то Олька весь вечер была молчаливой, подавленной, ни в какой разговор с Семеном не вступала и под конец разрыдалась.

– Ты что, Оля? Устала? Иди отдыхай. Я тебя провожу.

– Нет, я боюсь спать. Как засну, мне мама снится. Ведь это я ее... Ну что ж, они, немцы, надругались над ней. Но ведь жила бы!

– Что ж... конечно, - сказал Семен, чтобы что-то сказать.

Но Олька полоснула его глазами.

– Нет, после такого... нельзя жить. Незачем, понятно?!

Прощаясь, она спросила:

– Как ты думаешь, если б папа был жив... и он бы узнал об этом, что они с мамой... мог бы он ее еще любить?

– Ты, Оля, такие вопросы задаешь...

– Разве мама виновата? Или я... если бы сумел тот немец? Ну, в чем я была бы виновата?

– Ты бы сама... не стала жить. Ты же только что сказала.

Она поглядела на него внимательно, не мигая, глазами холодными и суровыми. Олька была чуть ниже его ростом, она положила руки ему на плечи, привстала на носки, приблизила свое лицо вплотную к его лицу, выдохнула:

– Правильно... Это с нашей, с женской стороны. А с вашей, мужской? Ну?

Он молчал, чувствуя, что никогда не будет в состоянии ответить на такой вопрос. Она поняла это, вздохнула, отпустила его, потихоньку пошла прочь, нагнув к земле голову...

А в тот вечер, когда все произошло между ними, Олька была необычно оживлена - он никогда еще не видел ее такой - и много смеялась. Вдруг она спросила, когда последнее письмо пришло от Наташи. Семен сказал, что неделю назад.