В углу большой комнаты сидела на стуле бабушка Поля. Она сидела не шевелясь и, судя по всему, ничем не была занята. Когда Поль и Кен вошли в дом, она даже не повернула головы. Ни Джейка Онамана, ни матери Поля — если у него была мать — Кен не увидел.

Он подумал: «А каково в этой хижине в январе, когда по ночам бывает тридцать — сорок градусов ниже нуля? И где здесь зимой варят обед, и где ванная комната? И как тут можно готовить домашние задания? А каково здесь сырым, дождливым апрельским днем? Или в сумерки под рождество?»

Кену очень хотелось что-нибудь в этой хижине похвалить. Он сказал, что печка, наверно, хорошо обогревает дом, а кровати на вид очень удобные.

«Хорошо, если Поль не уловит ноток растерянности в моем голосе», — подумал он. А ведь дом Онаманов, казалось, был самым прочным и самым лучшим из всех строений поселка.

Кен испытал чувство облегчения, когда Поль сказал, что пора уже трогаться в путь.

В этот день их дружба, основа которой была заложена еще раньше, расцвела пышным цветом. Мальчики плыли вниз по течению, волоком перетаскивая лодку через бобровые запруды, и держали путь к озеру Дак-Лэйк. Они купались, ловили рыбу, любовались природой. На обед они поджарили себе щуку, которую сами поймали, потом поели малины, собранной у самого берега, и запили все лимонадом. Они смеялись, когда взволнованная утка, мать семейства, пускалась на разные хитрости, чтобы отвлечь их внимание от своего выводка, смеялись над большой лягушкой, которая сидела на берегу и очень важно квакала, когда они проплывали мимо. Смеялись, когда Кен поскользнулся на бревне, поросшем мхом, и плюхнулся в воду. Они все делали вместе. И почти все время говорили.

Они говорили о многом — сначала несмело, а затем, когда прошла скованность, все более доверительно и увлеченно. Кен рассказывал Полю про город, школу, спорт, про своих друзей и признался, что часто чувствует себя одиноким в самой многолюдной толпе. А Поль рассказывал о жителях своего поселка — мужчинах, женщинах и детях, об охоте, о суровых шутках погоды, о древних поверьях и нынешних тревогах своего народа.

Он поведал Кену о долгих зимних днях его детства; старая бабушка часами рассказывала ему индейские легенды. Эти предания всегда рассказывали только зимой: считалось, что летом звери, герои легенд, могут услышать, что о них говорят, и рассердиться.

Он поведал ему сказание о Нанабажо, который сотворил мир и подарил оджибуэям огонь и многому их научил. И о Ми-Ши-Пиживе, Большой Рыси, которая обитает под водой. И о поверье оджибуэев, будто Великий Дух живет во всем — в животных и растениях, в камнях и воде, потому что все сущее едино. Кен узнал, что такое Ми-Де-Ви-Вин, или Великое Сообщество Шаманов, и о том, как Поль десятилетним мальчиком был посвящен в его таинства. Перед этим он долго постился и, очистив тело паром, один ушел в чащу леса. Там он жил, и на пятый день ему явился во сне дух — маниту в облике красной белки, но, по совету бабушки, Поль отверг его. Потом на девятый день явился другой маниту — на этот раз в облике лисицы — и тоже был отвергнут. Наконец, на десятый день, пришел еще один маниту — выдра He-Гиг, и бабушка Поля сказала, что это хороший маниту, и он принял его…

Выдался один из тех редких дней, которые кажутся очень короткими и в то же время бесконечно долгими, — один из тех дней, которым суждено навсегда остаться в памяти.

Кен понял, что Поль так же спокойно и уверенно чувствует себя в густом диком лесу, как он сам — в сложном мире большого города. Подобно тому, как Кену никогда не приходилось задумываться над тем, где находится светофор и сколько стоит автобусный билет, Поль знал оленьи тропы, бобровые запруды и щучьи повадки.

Они расстались вечером, унося с собой нечто новое и важное для обоих. Они весело простились. Кен, быстро работая веслом, повел лодку к даче, и радость звенела у него в душе.

За ужином отец уже был в городском костюме. Белая сорочка, галстук и черные ботинки выглядели в дачной обстановке чопорно и странно. После ужина отец и Кен быстро поплыли в лодке на станцию, но там выяснилось, что поезд опаздывает на сорок минут. Сумерки уже гасли, обращаясь в ночную тьму, когда из-за поворота, наконец, сверкнула паровозная фара.

Кен с отцом прошли по перрону два или три вагона, пока не увидели такой, где было сравнительно мало пассажиров. Отец медленно продвигался к входу вместе с другими людьми, ожидая своей очереди. Уже поднявшись на площадку вагона, он обернулся к Кену.

— Я думал о нашем вчерашнем разговоре, — сказал он. — Должен признать, ты во многом прав. Легче всего спихнуть любое дело на кого-нибудь другого, но в этом случае никого другого нет.

Кену хотелось рассказать отцу о том, как они с Полем провели день, об их беседах, но времени уже не оставалось. Его еще за ужином подмывало заговорить об этом, но присутствие тетушки Мэрион грозило испортить день, который прошел так хорошо.

— Очень хотелось бы помочь индейцам, — проговорил он.

— Может, и удастся что-нибудь сделать, — ответил отец. — Знаешь что? Я поговорю с юристом нашей фирмы, попрошу его разобраться в этом деле. Или, на худой конец, пусть посоветует, к кому обратиться.

— Спасибо, папа, — сказал Кен.

Проводник громко объявил, что поезд отправляется, и вскоре состав умчался в ночь. Кен пересек полотно и пошел на свет лавки. У входа мистер Симпсон наполнял бидон керосином. В лавке никого не было, кроме Муза Макгрегора.

Кен заговорил с ним и, сам того не замечая, — быть может, потому, что весь был переполнен событиями дня, — начал рассказывать лесничему о своей дружбе с Полем и о том, как он сочувствует оджибуэям.

Муз Макгрегор поначалу рассеянно кивал, но искренний порыв Кена тронул его, и он стал внимательно слушать.