Шрифт:
– А давай осенью просто так съездим, без всякой выставки, – предложил Сергей, сам огорчённый.
– Хорошо бы… И смотри мне, гусар, веди себя там прилично.
С этими словами Настенька строго посмотрела на мужа снизу вверх и погрозила кулачком. Кулачок сей был мигом перехвачен и расцелован.
– Вы, собственно, о чём, госпожа президентша?
– Да уж известно о чём, яхонтовый мой. Парижские кокотки, кафешантаны и прочие соблазны нехорошие. Наслышана, а как же…
– Да ни в жизнь, – страшным голосом заверил Сергей. – Где уж мне, подкаблучнику? Я существо кроткое, безответное.
Статный, широкоплечий, с лихим пшеничным чубом и пышными усами вразлёт, Белозёров подкаблучника вовсе не напоминал – и всё-таки чуточку был им. В том смысле, что влюбился в будущую жену с её чистой хрупкой красотой и родниковой душою однажды и навсегда. Соблазнов у бывшего гусара хватало, таково уж мужское бытие, однако Сергей ни разу не позволил себе разменять чувство к Настеньке на интрижки.
А Настенька, в свою очередь, безоговорочно верила Сергею во всём. Хотя… ну, как не ревновать сильного, талантливого и восхитительно синеглазого мужа? Она и ревновала – про себя. Ревновала и верила. Верила и ревновала.
Обсуждать поездку они продолжили в спальне. Разговаривали до тех пор, пока стало не до разговоров…
А может, и к лучшему, что Настенька не поедет с ним во Францию? Уж очень тяжёлое впечатление оставил разговор с Ефимовым.
Сергей вспомнил рассказ камергера Лаврентьева, чей портрет написал год назад. Незадолго до этого Лаврентьев побывал в Париже, проехал в Бордо и Марсель, дегустировал коньяк в Коньяке и пил шампанское в Шампани, – словом, совершил обстоятельный вояж. Увы, говорил он, в сущности, о том же, что и Ефимов. Франция прекрасна, кто спорит? Но чувствовалось, что французы относятся к русским свысока, даром что в магазинах и гостиницах с удовольствием берут их деньги. Несколько раз, по словам Лаврентьева, довелось столкнуться и с откровенной враждебностью…
Впрочем, по мере приближения поездки настроение повышалось. За день до отъезда Сергей подумал, что Ефимов всё-таки краски сгущает. А уже на вокзале, садясь в спальное купе, решил, что не так страшен чёрт, как его малюют.
Прямой поезд до Парижа, хотя и анонсированный властями, пока не существовал. Ехать предстояло экспрессом «Санкт-Петербург – Варшава», а уже оттуда, другим экспрессом, в столицу Франции. Путешествие обещало быть комфортным. С учётом особой миссии Белозёрова Министерство путей сообщения выделило отдельный прицепной вагон. Три купе занимали Сергей, Фалалеев и сопровождающий чиновник Долгов, а в остальных со всеми необходимыми предосторожностями поместили картины в ящиках.
Поезд тронулся. Высунувшись из окна, Сергей помахал оставшимся на перроне Настеньке с детьми, и, как всегда при расставании, сердце прихватила лёгкая грусть. Тут очень вовремя в купе заглянул бодрый Фалалеев.
– А что, Сергей Васильевич, не махнуть ли нам по маленькой? За благополучную поездку, а? – деловито осведомился он, потирая пухлые ладони.
Ну, что ж, помалу – оно в радость… «Вещи разложу потом», – решил Сергей, поднимаясь.
– Сотоварищ наш, Долгов Борис Афанасьевич, приглашает к себе, – продолжал соблазнять Фалалеев. – Он уж и стол накрыл.
Немного выпить в хорошей компании, под мерный перестук колёс, в уютном купе… А впереди интереснейшая поездка… И яркое весеннее солнце предвещает удачу…
Первую выпили за знакомство. Вторую посвятили успеху предстоящей выставки. После третьей решили говорить между собой исключительно по-французски – для практики.
Ну, Долгов-то – долговязый крепкий человек с лицом открытым и румяным, ровесник Сергея, – как дипломат владел языком профессионально. Фалалеев в бытность помощником ясновидца, незабвенного мсье Дюваля, говорить по-французски от него наумелся. А Сергей получил когда-то уроки от матушки Павлины Александровны. Воспитанная гувернанткой-француженкой, та на языке Бальзака и Дюма изъяснялась в совершенстве и совершенство это пыталась передать детям. Теперь материнские уроки предстояло вспомнить и освежить.
Договорились, что на официальных мероприятиях переводить будет Долгов – для точности. Ну, а простое общение на бытовом уровне Сергей осилит и сам.
Теперь сам бог велел по четвёртой – за взаимопонимание…
Возможно, что настроение Сергея не было бы столь благодушным, заметь он на вокзале, в толпе провожающих, живописца Звездилова. Прячась за чью-то обширную спину, он сверлил Белозёрова лютым взглядом.
И уж точно Сергей озадачился бы, узнав, что в кармане у Звездилова лежит билет на послезавтрашний экспресс «Санкт-Петербург – Варшава». И на экспресс «Варшава – Париж» тоже лежит…
Глава третья
С высоты третьего яруса Эйфелевой башни Париж был невероятно красив и напоминал пирог, разрезанный на аккуратные ломти.
Одни ломоть, ближайший, – это Марсово поле. Другой – Триумфальная арка, от которой лучами разбегались прямые широкие улицы. Третий – дворец Трокадеро в окружении великолепных садов и фонтанов. Четвёртый, самый длинный, – Сена, пересечённая мостами, чью серо-зелёную гладь неторопливо бороздили речные пароходики и катера.
И мансарды, мансарды, мансарды жилых кварталов. Целое море мансард…