Но Долгов успел раньше.

С неожиданной быстротой он перехватил занесённую руку, рывком развернул обидчика к себе и сильным ударом в челюсть отправил на пол. Тот рухнул с болезненным воплем, однако, мигом вскочив на ноги, вновь замахнулся. И опять полетел на драгоценный паркет академического зала, получив на сей раз крепкий тычок основанием ладони в нос. Остался лежать со стоном.

«Ох, и больно же ему сейчас», – отстранённо подумал Сергей. Внутри всё клокотало. Сам он, внешне невозмутимый (только гатчинский шрам побелел), стоял со сложенными на груди руками, разрываясь между желанием пнуть нападавшего (за что, собственно, тот хотел дать оплеуху?) и пониманием, что делать этого не надо. Статус и миссия… Ну, невместно президенту русской академии бить француза у него в гостях, – не четырнадцатый же год. А так хочется…

– Не вмешивайтесь, Сергей Васильевич, – умоляюще произнёс ставший рядом Фалалеев, зорко поглядывая по сторонам. – Нельзя вам драться, уже не гусар, чай…

Краем глаза Сергей вдруг уловил некое движение. Сбоку набегали двое других мужчин из той же троицы. Судя по разгорячённым, свирепым лицам, – с тем же намерением, что и пострадавший товарищ. И Сергей понял, что драться всё же придётся.

Однако совершенно неожиданно в бой вступил Марешаль.

Быстрым движением он сильно ударил первого из нападавших носком ботинка в голень. И тут же, без передышки, точно пнул второго пяткой в пах. Всего несколько секунд – и оба, уже обезвреженные, валяются на полу, с воем держась за пострадавшие места… Сергей остолбенел. А Марешаль изящным движением поправил растрепавшиеся волосы и как ни в чём не бывало повернулся к нему.

– Боюсь, мсье Белозёров, открытие выставки получилось чересчур воинственным…

– Это точно, – процедил Сергей, переводя дух. (Словно сам дрался.) Бросил взгляд на пол, где мешками с мукой валялись молодчики, трудно приходившие в себя после сокрушительных побоев.

Невесть откуда вынырнувшие неприметные люди быстро подняли незадачливых драчунов, с профессиональной сноровкой завернули руки за спины и буквально выволокли из зала.

– Vive l'Empereur! – отчаянно выкрикнул один из молодчиков уже на пороге, и двое других нестройно повторили за ним эту короткую фразу.

Тут переводчик не требовался. И так ясно, что «Да здравствует император!» Толпа загудела – то ли осуждающе, то ли одобрительно. Не разобрать.

– Сюрте проснулась, – прокомментировал Марешаль, глядя вслед неприметным людям и кривя губы в недоброй улыбке. – Как это говорят в России… на готовенькое прибежали, вот. Пару минут назад они что-то не торопились…

Сергей с холодком в груди вспомнил Ефимова, сомневающегося, можно ли в полной мере доверять Сюрте, будет ли она лояльно сотрудничать с русскими или пойдёт на поводу у проникших в службу бонапартистов… Так ли, сяк ли, – эти молодцы пресечь провокацию не спешили. И если бы не доблесть Долгова с Марешалем, всё могло бы закончиться намного хуже с его, Сергея, участием, – недопустимым.

Во время потасовки директор Боннар на всякий случай мужественно прикрывал своим тщедушным телом отскочившего подальше министра. Теперь Легат, отстранив директора, шагнул к Сергею и величественным жестом протянул ладонь.

– Браво, мсье Белозёров! Вы были неподражаемы, – быстро перевёл Марешаль.

– Я? Но я же ничего не сделал, – несколько растерянно откликнулся Сергей, простоявший всю драку со скрещёнными на груди руками.

– Вы сделали главное: сохранили мужество, спокойствие и выдержку, – решительно сказал министр. – Не дали себя втянуть в гнусную провокацию, остались невозмутимы и непоколебимы, как скала. Ещё раз браво! Эти бонапартисты вконец обнаглели… Мы все чтим императора, чёрт возьми, но это не повод для омерзительного политического хулиганства!

К ним подошёл немолодой худощавый человек, на высоколобом лице которого бросались в глаза длинные пушистые бакенбарды – по моде прошлого царствования. То был российский посол во Франции Артур Павлович Моренгейм, приехавший на открытие экспозиции и ставший свидетелем драки. (Сергей побывал у него в первый же день в Париже.)

– Совершенно согласен с вами, господин министр, – твёрдо произнёс посол с церемонным поклоном. – Иначе как политическое хулиганство трактовать сей инцидент не могу. Боюсь, я буду вынужден сделать соответствующее представление в Министерство иностранных дел.

Легат развёл руками.

– Понимаю вас, господин Моренгейм… От лица правительства приношу все возможные извинения. А с молодчиками, смею уверить, Сюрте разберётся. – Неожиданно глаза его весело прищурились. – Однако заметьте, что сорвать открытие выставки этим негодяям не удалось.

– Да уж какая теперь выставка-то после такого скандала, – обречённо сказал Сергей.

– То есть как это какая? Ваша! Картины целы, – и слава богу. Вы же видите, – люди не расходятся, ждут.

С этими словами Легат повернулся к публике. По знаку Боннара подошла миловидная девушка-брюнетка с бархатной подушечкой в руках. На подушечке уютно лежали две пары позолоченных церемониальных ножниц.

– Дамы и господа, прошу извинить за мерзкий инцидент, свидетелями которого мы все только что стали! – энергично заговорил министр. – Но теперь, когда он исчерпан, ничто не мешает нам открыть долгожданную выставку и насладиться искусством мсье Белозёрова, не так ли?

Публика нетерпеливо зааплодировала.

После того как ленточка была вновь натянута и торжественно разрезана, и зрители устремились к полотнам, Сергей отвёл в сторону Долгова.

– Борис Афанасьевич, а что сказал тот тип, прежде чем вы его приголубили? Он что-то говорил, а я не разобрал…