Тишина возросла. Я ощутил подлый кураж и вызвал своего главного обидчика Сергея такими словами: «Серёжа, может быть, ты следующий?»

Разве мог Сергей не выйти? Он был самым опытным противником и учёл ошибки своих товарищей. Вообще, имя «Серёжа» вызывает впечатление серьёзности. Серёжа понимал, что у него есть шанс только в борьбе, а для этого ему нужно меня уронить. Его молниеносный проход в ноги был хорошо замаскирован, к тому же от боковых моих ударов он защитил голову руками. Мне пришлось пнуть его коленом навстречу, и, кажется, я сломал ему нос. По крайней мере, что-то хрупнуло, и кровью он закапал весь спортзал. После этого тренер Артур прекратил кумитэ. Да и желающих сразиться не осталось.

Слухи расползлись по школе и из школы, как таракашки из кухонной раковины. Родители Серёжи устроили скандал. Артуру объявили выговор, а физика ещё и премии лишили, даже чуть не уволили, и то лишь потому не уволили, что физик в школе был один. Он ходил, скрывая улыбку, и вполголоса напевал на мотив песенки Труффальдино из Бергамо: «Очкарик превосходство утверждает, а я всегда за тех, кто побеждает!»

Мне запретили тренироваться с Димой, и я пошёл к Лолите Харитоновне на фортепиано. Нужно же было чем-то заниматься, да он и сам посоветовал. На первом же уроке она стеснительно, но подробно расспросила меня об инциденте с борцами, затем о моих тренировках с Дмитрием Ивановичем, а уж потом и о нём самом. Мог ли я не рассказать ей о синкопах и стаккато? Нет, не мог! Я рассказал, она смутилась. Тогда мне вздумалось опять увидеть физика и с целью продолжения занятий боксом шантажировать его тем, что я владею информацией о Лоле и её интересе к нашему виду спорта. Он тоже застеснялся и порозовел, почти как Юра на полу, а ведь он старше Лолы лет на десять!

Я видел их спустя два дня в кафе «Горячий город», шёл мимо и узрел через окно. Это было тёплым вечером, они сидели друг напротив друга без очков, и на столике у них таяло в креманках мороженое. Лолита была в кудряшках и с открытыми плечами, а Дима в легкомысленной рубахе под элегантным пиджаком, хотя уроки физики он ведёт в хемингуэевском свитере. Она что-то рассказывала ему, смеясь и жестикулируя, а он не сводил с неё восхищённых глаз, и выражение его лица было очень серьёзным. Он словно думал: «Вот это я влип!» Мне пришлось отвернуться и ссутулиться круче обычного, но, подозреваю, они и в очках бы меня не заметили…

Зато потом Лолита научила меня тренькать на гитаре. Она помимо фортепьяно, по собственному признанию, пощипывала струны. А у меня осталась шестиструнка от отца, и я хотел играть, как Пако де Лусия. Пока я служил промежуточным звеном между физикой и музыкой, я брал поочерёдно уроки бокса и гитары. Когда мне удалось освоить три аккорда, я попросил её показать, как играть одну волшебную песню. «Какую же?» – спросила Лола. «Песенку сентиментального боксёра!» – сурово сказал я, и она расхохоталась счастливо.

Искусство бокса и умение бренчать на шестиструнке мне и в армии сослужили добрую службу. Избегая гипербол и помня наказ Чингисхана, скажу, что однажды я дрался семнадцать раз за неделю. Четыре дня дважды и три дня трижды. Причём это были не школьные забавы, а необходимое условие существования в агрессивной среде. Условие существования крыс в бочке, где выход один – победа любой ценой. Поутихла эта эпопея лишь тогда, когда я табуреткой разбил голову вражескому вожаку Омару по прозвищу Лангуст, а сам попал в санчасть со сломанными рёбрами. Мне ещё повезло, что драться приходилось только со своим призывом, а дембеля не вмешивались, поскольку им я по ночам играл в каптёрке песни о разлуках с любимыми.

Но хватит о весёлом. Мамины родители по очереди умерли, сначала бабушка, потом и дед через год. Папин отец за ними. Пока меня не было, мама пропила квартиру и уехала обратно в деревню, в пустой родительский дом. Я пришёл туда из армии и отдал ей почти все заработанные в стройбате деньги. Себе оставил на первое время и снова перебрался в город. Сначала возвращался контролировать мать каждые выходные, потом стал ездить реже и просто звонил соседке тёте Свете, она врач, у неё был телефон. И деньги отправлял с ней, она бывала в городе. От неё же узнавал новости.

Отец тоже приезжал в деревню к своей маме и передавал с кем-нибудь что-нибудь моей. Затем увёз свою маму в город, а дом её продал. Моя мама, его бывшая жена, одна осталась бичевать в деревне. В её доме собиралась компания пьющих людей разного возраста, от молодых до стариков. Все они казались похожими друг на друга одинаково тусклыми лицами и ещё тем, что не из наших мест. Мне не удавалось выяснить, откуда в деревне берутся эти тягостно-печальные персонажи, чтобы перекрыть им подступы и оградить от них мать. Я просто бил их. И молодых, и стариков, и женщин (было и такое), и мужчин. Старался делать это так, чтоб мать не замечала. Кто-то исчезал, но его место занимал другой, и одолеть эту гидру мне было не суждено. Тогда я отморозился и плюнул приезжать в деревню. Стал гамбургером у кафе «Горячий город».

Итак, что я теперь имею и чего у меня нет? Семьи. С отцом и матерью мы чужие люди. Я вроде бы простил их, но не понял. А значит, толком не простил. Простили ли они меня? Не знаю. Куда девается любовь – и детская, и к детям? Я не люблю их так, как мог бы сын любить родителей, и то же самое могу сказать о них.

Нет профессии. Ношение мешков с цементом я делом жизни не считаю. Нет образования. Боюсь, что книжки, которые я постоянно глотаю, не образовывают меня систематически, а просто забивают хламом мой чердак и вообще попадают в мои руки абы как, практически случайно. Вчера с утра нашёл на остановке «Голод», теперь вот оторваться не могу. Кто мог забыть такую книгу? Наверное, такой же недотёпа, как и я.