– А кто это снимал? – спросил Елисей.

– Какой-то гад ведь снимал, – произнес Максим Печекладов и услышал в голове тот самый приятный звон, возникавший всякий раз, когда он искал правильно.

– Можно как-то понять, на какую камеру снимали, когда? – Елисей посмотрел на Максима.

Но тот, наоборот, отвернулся и подошел к окну.

– Это неважно, это теперь неважно, – пробормотал он.

В голове его был блаженный звон. Он представлял себе злодея. Как он двигается. Что у него на уме. И даже как его зовут на самом деле, а не в нынешней жизни – Эдвард Тич. Капитан Эдвард Тич по прозвищу Черная Борода. И он мститель, он мстит лицемерам, отрицающим, что за всяким их поступком стоит дьявол, мстит и заставляет признаться. У него есть ключ от всех гаваней Карибского моря – сорокапушечный фрегат «Месть королевы Анны». Он отпирает этим ключом любые крепости. Грабит корабли и города, все богатства которых получены за счет пота, крови и слез туземцев, рабов и каторжников. Грабит этих чванливых джентльменов в напудренных париках и с кружевными манжетами и заставляет признать – они пираты, висельники хуже самого капитана Тича. Он берет в плен и увозит на Безымянный остров посреди океана губернаторских дочек, дочек благородных плантаторов и работорговцев. Этих изнеженных гордячек, этих безупречных юных леди, позволяющих себе целомудрие и кокетство одновременно, умеющих рядиться в шелка и быть неприступными, чтобы посредством этого ядовитого сочетания дьявольского соблазна и дьявольской гордыни управлять своими отцами и женихами, заставлять их добывать муслин, тафту, бархат и бриллианты из пота рабов, из крови туземцев и каторжников. Он свозит этих дьявольских пташек на свой остров и учит там послушанию, учит такой покорности, что, когда капитана нет, они вышивают и поют пиратские песни, а едва завидев вдали три мачты, сами бегут к берегу с радостными возгласами: «Господин! Господин!» И отдают ему свои тела, и плачут слезами благодарности, когда Черная Борода увечит их и одаривает дурными болезнями, ибо только того они и заслуживают, эти ведьмы, – увечий и сифилиса, аминь!

Максим смотрел в окно и думал про капитана Тича, а Елисей обернулся к Федору:

– На действующую какую-то группу смерти можно посмотреть?

– Да, Нара проникла в одну действующую группу.

Молодой человек щелкнул по тачпэду – и на экране появились вересковые пустоши, скалистые горы, покрытые снегом, и над всем этим летел кит balaenoptera musculus.

– Довольно олдскульно выглядит, – в голосе Аглаи было некоторое даже разочарование.

– Да, они тут, типа, хранят традиции, – Федор опять щелкнул по тачпэду. – Тут даже есть девочка, которая назвалась в честь той знаменитой, которая бросилась под поезд.

По экрану поплыл диалог:

Алина Ня. Я уговорила ма набить себе кита на животе.

Море. Смешно. Еще одно доказательство, что твоя ма ничего про тебя не понимает.

Алина Ня. Я боюсь, что ма расстроится, когда я прыгну.

Море. Если ты не прыгнешь, твоей ма будет еще хуже, я же предупреждал.

Алина Ня. Я боюсь, что будет больно.

Море. Больно не будет. Я тебя научу. Ты на верном пути.

Алина Ня. Мне нужно только прыгнуть, больше ничего?

Море. Попробуй найти человека, который снимет это на камеру. И не забудь перед прыжком снять куртку.

Алина Ня. Ты сохранишь меня на сервер?

Море. Когда суицид произойдет, сохраню. Есть люди, которые просто врут, что готовы прыгнуть. Поэтому я заранее не сохраняю.

Алина Ня. Я готова. Пришли мне число и номер.

Море. Номер 318, число 28 декабря.

Алина Ня. Я не буду встречать Новый год.

Море. Ты все еще веришь в Санту?

Алина Ня. 28-го ты разбудишь меня в 4:20?

Море. Разбужу, ангел.

Елисей машинально вытащил айфон из кармана:

– Ее можно как-то найти, эту Алину?

– Уже ищу, – сказал Печекладов, не поворачиваясь от окна.

На айфоне значилась дата: «Четверг, 5 декабря».

Глава 19

Самая досадная претензия, которую портал «Медуза» предъявлял Галине Мурсалиевой, была та, что журналистка «Новой газеты» не удосужилась проконсультироваться по теме подростковых самоубийств ни с одним специалистом, ни с одним психологом, кроме чуть ли не студента Тимура Мурсалиева, который приходился журналистке сыном.

«Глупо не говорить со спецами, глупо», – думал Елисей, слушая в трубке гудки.

– Аллоу! – голос Матвея Брешко-Брешковского был вальяжным.

– Матвей Борисович, это Елисей Карпин, папа Аглаи Карпиной, которая…

– Я-а-а, – психолог слегка растягивал слова, – хорошо вас помню. Вот только запамятовал отчество. Владимирович? Вениаминович?

– Викторович. Можно без отчества.

– Точно! Викторович!

– Это одна из немногих вещей на свете, которую я знаю точно.

Брешковский хмыкнул. В коротком разговоре выяснилось, что у суицидолога совсем не было времени для рабочих встреч, но совершенно случайно отменился ужин с партнером.

– Поэтому давайте, Елисей Викторович, поужинаем. Один час и сорок две минуты я буду в полном вашем распоряжении. И столик заказан.

– Давайте. Где?

– В «Пушкине».

Ресторан «Пушкин» сверкал рождественской иллюминацией, как шкатулка, которую обмазали жидкими блестками и обваляли вдобавок в бриллиантах Svarovski. Когда Елисей подошел, у двери стояла женщина, пожилая, седая, коротко стриженная и неброско одетая. Ей преграждал путь молодой дюжий охранник. Женщина увещевала его: