Мне не хотелось ничего вспоминать, но он, этот внутренний голос, оказывается, мог не только говорить, но и показывать. И старательно, как молодой преподаватель, демонстрировал мне эдакие забавные картинки. Наглядные пособия моего собственного идиотского поведения. Что ж, наверное, это и впрямь было интересно.

…Сначала все шло отлично. Просто замечательно. Снег падал тихо, с какой-то невысказанной трагичностью, словно там, на небе, ощипывали кур. А я взяла его кокетливо под руку, поразившись мягкости его светлого пальто и делая вид, что меня совершенно ничто поразить не может. Ни его насмешливо-дерзкая обходительность, с которой он распахивал передо мной двери — сначала из нашей дыры, потом из подъезда. Ни его спокойные фразы ни о чем, ни его приятные и порой очень откровенные комплименты. Ни машина с водителем, ожидавшая его у входа — обычная машина, «восьмерка», — в которую он даже садился как-то по-особенному, словно бы слегка подтрунивая над ней, однако отдавая должное тому, что она его возит без капризов.

Мне почему-то показалось сразу, что он из тех, кто может при желании иметь все, что угодно — любую машину, хоть столь фетишный для нее «мерседес», — однако предпочитает не только не иметь, но даже и не желать. Он вообще был похож на человека из другого мира, мира чуждого, но манящего. А я — на ту любопытную, что захотела вдруг в этот мир заглянуть. Сквозь щелочки прикрытых в истоме глаз.

Мы ехали неспешно тихими дворами, и я чувствовала его запах — он сел вопреки моим ожиданиям не вперед, а назад, рядом со мной — и ощущала его тепло сквозь слой одежды, и мне было даже жарко. И организм саморегулирующийся пытался этот жар остудить, увлажняя тело там, где его следует увлажнять. К моему неискреннему удивлению.

Позже, сидя перед ним в маленькой, но совершенно необыкновенной квартире, выдержанной в черно-белых тонах, обставленной с притязательным вкусом, сверкающей стеклом, металлом и пахнущей дорогой кожей, я еще удерживала на лице это выражение ничему не удивляющегося человека. Я продолжала сохранять спокойствие, и в этом мне помогали напитки, которые он мне предлагал и которые я для себя сочетала странным образом. Сначала это был восхитительный, как и было обещано, ароматнейший кофе. Потом выдержанный коньяк из красивой бутылки, который я смаковала с совершенно неубедительным видом знатока. Позже был пахнущий соблазнением миндальный ликер. Потом в этот чудесный романтический вечер мне почему-то страшно захотелось пива — словно я стремилась объединить все свои самые любимые ощущения. А потом от сознания остались лишь клочки грязноватой промокательной бумаги.

Нет — он и не собирался ко мне приставать. Он вел себя в высшей степени достойно. И видимо, это пугающее меня спокойствие, это почти оскорбительное, как стало мне казаться после пива, равнодушие и сподвигли меня на то… На что сподвигли.

Теперь, мечась в постели и пугаясь потолка, который то наплывал угрожающе, то отдалялся, я отчетливо видела себя, стоящую перед ним, полулежащим в кресле. Себя, совершенно голую, в мистическом круге содранной второпях одежды. Держащую в руке испачканную помадой банку пива. Улыбающуюся с пьяной хитростью. Покачивающуюся на желающих то ли раздвигаться, то ли подогнуться, что вернее, ногах. Грозящей ему пальцем: «Ах, соблазнитель… возьмите же меня…»

Наверное, все было объяснимо. Когда трудно себя простить, надо искать объяснения. Конечно, я нервничала, оттого и напилась. Бог мой, я — нервничала! Не знаю почему — может, потому, что стремилась остаться в каких-то границах, в которые не сама себя загнала. Из которых выпала, как выпал бы постер из рамы без стекла. Случись это раньше, до нашей встречи с Ней, я разыграла бы спектакль, достойный бродвейского театра. Поразив зрителей и доставив себе удовольствие, какое испытывает прима от осознания собственного величия. У меня же вышел какой-то похабный анекдот — несмешной и всем давно известный. Напилась и отдалась. Вроде бы отдалась…

Мне даже не думалось, как Она вела бы себя в данной ситуации — в такую ситуацию могла попасть только я. Мне было так плохо, как не было даже тогда, когда я поняла, что у меня под мышками начинают расти волосы. Тогда, в детстве, плохо разбираясь в вопросах полового созревания, я решила, что являюсь как раз тем индивидуумом, который повторит весь путь человеческой эволюции в обратном порядке, то есть от человека к обезьяне. Однако сейчас мне было еще хуже.

Но, призывая смерть, должную спасти меня от физических страданий, я понимала отчетливо, что от моральных-то она спасти меня будет не в силах. Если у человека есть душа, то у нее наверняка есть память, а стало быть, забыть своего позора я не смогу. И, совершая путь к адским котлам, только и буду думать, что о пьяной дуре, покачивающейся с дебильной улыбкой на лице, цепко держащей в руке банку отличного баварского пива.

И я, зажав руками голову, пыталась спастись от навязчивого звона в ушах, а он все не проходил, только сделался вдруг прерывистым и каким-то странно музыкальным. И я полагала уже, что это звуки, предваряющие появление ангелов. Пока с удивлением не осознала, что это всего-навсего одно из величайших достижений цивилизации, без всякой там удручающей мистики. Что это мой телефон меня зовет. Может, ангелы решили сначала позвонить?..

Я промямлила в трубку что-то, вполне соответствующее состоянию. А тот, кто был на том конце, был бодр и энергичен, даже завидно становилось от его не ведающего похмелья голоса. И я усмехнулась невесело, а потом вдруг резко приподнялась, расплескивая черноту из глаз, не веря в то, что слышу. Думая, что телефонные искажения меня дразнят специально — и это не он. А если все-таки он — то он звонит, чтобы цинично подытожить, что я ему противна. Или что у него в запасе есть еще пара банок пива — за которые я наверняка снова поделюсь с ним собственным телом. Или…

— …Анна? Это Юрский. Вадим Юрский. Мы с вами кофе вчера пили — помните?..

Да лучше уж не помнила бы.

— Знаете… Вы извините… Мне так неловко…

На том конце не желали слушать моих извинений. Можно его понять.

— Не стоит — вы были великолепны. — Он, кажется, издевался надо мной. — Но мне бы не хотелось, чтобы вы решили, что я подло воспользовался вашей, скажем так, неадекватностью. Вот я и решил вам позвонить — узнать, как ваше самочувствие, и… И сказать, что в принципе это был прекрасный вечер — и мне жаль, если он не показался таковым лично вам…