«Тут вы и должны проехать через проход», — сказала Клаудия. Или что-то в этом роде.

Я сел на велосипед и помчался к проходу, склонившись над рулем, как будто преодолевал последний километр «Тур де Франс». Прежде чем войти в него, я бросил быстрый взгляд налево, где находился трон. Лежащие там кости выглядели маленькими, почти наверняка детскими. На одних были хрящи, на других — волосы. Этот взгляд был ошибкой, которую я бы исправил, если бы мог, но иногда — слишком часто — мы ничего не можем с собой поделать.

Проход был около восьмидесяти футов длиной, сырой и прохладный, выложенный замшелыми каменными блоками. Свет на другом его конце казался ослепительным, и я подумал, что, оказавшись на площади, действительно увижу солнце.

Но нет: как только я, склонившись над рулем, вырвался из прохода, облака поглотили храброе голубое пятнышко, вернув небу тусклый серый цвет. То, что я увидел, заставило меня похолодеть. Мои ноги соскользнули с педалей, и трицикл остановился. Я оказался на краю большой открытой площади, по которой в восьми направлениях шли восемь лучей. Когда-то они были ярко раскрашены: зеленый, синий, пурпурный, индиговый, красный, розовый, желтый, оранжевый. Теперь краски поблекли. Я предполагал, что в конечном итоге они станут такими же серыми, как и все остальное в Лилимаре и большей части Эмписа за его пределами. Смотреть на эти расходящиеся лучи было все равно, что на гигантскую, когда-то веселую карусель. Между ними стояли столбы, украшенные вымпелами. Много — сколько? — лет назад они могли трепетать и развеваться на ветру, не отравленном запахом гнили, а теперь безвольно повисли, и с них текла дождевая вода.

В центре этой огромной карусели стояла еще одна статуя бабочки с разбитыми крыльями и головой. Камни были свалены в кучу вокруг пьедестала, на котором она возвышалась. Самый широкий луч вел к задней части дворца с его тремя зелеными шпилями. Я мог представить себе людей — эмписарцев, — которые когда-то заполняли эти извилистые проходы, сливаясь из отдельных групп в одну шумную толпу. Смеясь и добродушно толкаясь, предвкушая предстоящее развлечение, некоторые несли обед в корзинках, некоторые останавливались, чтобы купить еды у продавцов, выставляющих свой товар на обочине. Сувениры для самых маленьких? Флажки? Конечно! Я говорю вам, что мог видеть это, как если бы я сам был там. А почему бы и нет? Я ведь тоже был частью такой толпы в те дни, когда смотрел игру «Уайт Сокс», а в одно незабываемое воскресенье — «Медведей».

Я мог видеть зубчатую стену из красного камня, возвышающуюся над задней частью дворца. По ее периметру располагались высокие столбы, на каждом из которых были установлены длинные площадки наподобие подносов — вероятно, для освещения. Здесь проводились игры, за которыми с нетерпением наблюдало множество людей. Я был уверен в этом. Раньше здесь ревели толпы, но теперь расходящиеся лучи и главный вход были пусты и так же призрачны, как и весь остальной заколдованный город.

Однажды на уроке истории в пятом классе мы построили замок из кубиков «Лего». Тогда нам это казалось скорее игрой, чем обучением, но, как потом выяснилось, в конечном итоге это было обучение. Я все еще помнил большинство архитектурных элементов, и теперь увидел некоторые из них: контрфорсы [191] , башенки, зубцы стен, парапеты и даже то, что могло быть потайными воротами. Но эти постройки, как и все остальное в Лилимаре, были искажены. Лестницы безумно (и бессмысленно, насколько я мог судить) вели к странным наростам, напоминающим поганки, с узкими окнами без стекол. Они могли быть сторожевыми вышками или Бог знает чем еще. Некоторые лестницы пересекались крест-накрест, напоминая о рисунках Эшера [192] , созданных для обмана зрения. Столило мне моргнуть, как лестницы показались мне перевернутыми. Я моргнул еще раз — и они встали на место.

Хуже того, весь дворец, в котором не было абсолютно никакой симметрии, казалось, двигался, как замок Хаула [193] . Я не мог точно видеть, как это происходит, потому что было трудно удержать все это в глазах — или в сознании. Лестницы были разноцветными, как лучи на площади-карусели, что, наверное, звучит весело, но в реальности создавало ощущение какой-то извращенной разумности, как будто это был не дворец, а мыслящее существо с инопланетным мозгом. Я сознавал, что у меня разыгралось воображение (точнее, это случилось без участия сознания), но был рад, что метки мистера Боудича вывели меня к дворцу со стороны стадиона, так что окна башен не смотрели прямо на меня. Я не уверен, что смог бы вынести их зеленые взгляды.

Я медленно крутил педали по широкой дорожке у входа, колеса трицикла иногда ударялись о камни, вылезшие из мостовой. Задняя часть дворца была в основном глухой, лишенной окон. Там был ряд больших красных дверей — восемь или девять — возле которых когда-то образовалась пробка из повозок, несколько из них были перевернуты, а пара разбита вдребезги. Было легко представить, что это сделала Хана — в гневе или, может быть, просто для развлечения. Мне показалось, что это место доставки припасов, которое богачи и члены королевской семьи видели редко, если вообще видели. Этим путем ходили простые люди.

Я заметил выцветшие инициалы мистера Боудича на одном из каменных блоков рядом с этой погрузочной площадкой. Мне не нравилось находиться так близко к дворцу, даже со слепой стороны, потому что я почти физически ощущал, как он движется. Пульсирует. Перекладина буквы «А» указывала налево, поэтому я отклонился от основного пути, чтобы следовать по стрелке. Радар снова закашлялась, причем сильно. Когда я уткнулся лицом в ее шерсть, чтобы подавить смех, она была мокрой, холодной и слипшейся. Могут ли собаки болеть пневмонией? Я решил, что это глупый вопрос. Вероятно, ей может заболеть любое существо, имеющее легкие.

Еще несколько инициалов привели меня к линии из шести или восьми контрфорсов. Я мог бы проехать под ними, но предпочел этого не делать. Они были такого же темно-зеленого цвета, что и окна башни — возможно, вовсе не каменные, а сделанные из того же мутного стекла. С трудом верилось, что стекло могло выдержать огромную несущую нагрузку, которая требовалась для такого колоссального здания, но казалось, что контрфорсы состоят именно из стекла. И снова я увидел внутри те же черные усики, лениво переплетающиеся друг с другом, то медленно поднимаясь, то опускаясь вниз. Смотреть на контрфорсы было все равно, что смотреть на ряд странных зелено-черных лавовых ламп [194] . Эти извивающиеся усики напомнили мне сразу несколько фильмов ужаса — «Чужой» был одним, «Пираньи» другим, — и я пожалел, что смотрел их.