Я уже начал думать, что мне придется объехать дворец кругом — и попасть под тройной обзор этих проклятых шпилей, — когда впереди показалась ниша. Она находилась между двумя крыльями без окон, расходившимися в виде буквы V. Здесь стояли скамейки, окружавшие небольшой бассейн в тени пальм — безумно, но это были именно пальмы. Они скрывали то, что находилось в глубине ниши, но над ними возвышался столб, по крайней мере, в сотню футов высотой, увенчанный стилизованным солнцем. У солнца было лицо, и глаза его двигались взад-вперед, как тикающие глаза часов-кота. Справа от бассейна мистер Боудич написал свои инициалы на каменном блоке. На перекладине этой буквы А была стрелка, на сей раз указывающая прямо вверх. Я почти слышал, как мистер Боудич говорит: «Иди прямо, Чарли, и не теряй времени».

— Держись, Радар, мы почти на месте.

Я крутил педали в направлении, указанном стрелкой. Это вывело меня к правой стороне симпатичного маленького бассейна. Не было необходимости останавливаться и вглядываться в него через кроны пальм, когда то, за чем я пришел, было так близко, но я это сделал. И каким бы ужасным ни было то, что я там увидел, я рад. Это изменило все, хотя прошло много времени, прежде чем я полностью осознал важность этого момента. Иногда мы смотрим, потому что нам нужно что-то запомнить. И даже самые ужасные вещи порой придают нам силы. Теперь я это знаю, но в тот момент все, о чем я мог думать, было: «О Боже, это же Ариэль!»

В этом бассейне, когда-то, возможно, нежно-голубом, но теперь илистом и мутном от разложения, покоились останки русалки. Конечно, это была не Ариэль, диснеевская принцесса, дочь короля Тритона и королевы Афины. Не она, точно не она. Не было ни блестящего зеленого хвоста, ни голубых глаз, ни копны рыжих волос. И никакого милого маленького фиолетового лифчика. Я думал, что эта русалка когда-то была блондинкой, но большая часть ее волос выпала и плавала на поверхности бассейна. Ее хвост, возможно, когда-то и был зеленым, но теперь стал безжизненно-серым, как и кожа. Ее губы исчезли, обнажив круг мелких зубов. Ее глазницы зияли пустотой.

И все же когда-то она была красива. Я видел это так же ясно, как и те радостные толпы, которые приходили сюда посмотреть на игры или развлечения. Красивая, живая, полная светлой безвредной магии. Тогда она плавала здесь, это был ее дом. Люди, которые нашли время, чтобы приехать в этот маленький оазис, смотрели на нее, она смотрела на них и все были счастливы. Теперь она была мертва, из того места, где ее рыбий хвост переходил в человеческое туловище, торчало железное копье, а из пробитой им дырки вылез клубок серых кишок. От ее красоты и грации осталась лишь тень. Она была мертва, как любая рыба, которая когда-либо умирала в аквариуме и плавала там, все ее живые краски поблекли. Она стала уродливым трупом, частично спасенным от разложения холодной водой. В то время как по — настоящему уродливое существо — Хана — все еще жила, пела, пердела и ела свою вредную еду.

«Проклято, — подумал я. — Все здесь проклято. Зло пало на эту несчастную землю». Это была не мысль Чарли Рида, но в ней заключалась истина.

Я почувствовал, как во мне поднимается ненависть к Хане не потому, что это она убила русалочку (думаю, великанша просто разорвала бы ее в клочья), а потому, что она была жива. И может помешать мне вернуться.

Радар снова закашлялась, да так сильно, что я услышал, как за моей спиной заскрипела корзина. Я оторвался от чар этого жалкого трупа и покатил вокруг бассейна к столбу с солнцем на вершине.

Солнечные часы занимали ту часть ниши, где сходилось V-образная форма двух крыльев. На железном столбе был укреплен плакат. Выцветшая, но все еще разборчивая надпись на нем гласила: «НЕ ПРИБЛИЖАТЬСЯ». Диск часов составлял примерно двадцать футов в диаметре, что составляло — если мои расчеты были верны — около шестидесяти футов в окружности. Я увидел на дальней стороне инициалы мистера Боудича и захотел хорошенько рассмотреть их. Их цепочка привела меня сюда; теперь, когда я здесь, последние из них могли подсказать направление, в котором надо повернуть солнечные часы. Проехать туда на трехколесном велосипеде Клаудии было невозможно, потому что круг часов был окаймлен черно-белым заборчиком высотой около трех футов.

Радар закашлялась, поперхнулась и снова зашлась кашлем. Она тяжело дышала и дрожала, один глаз уже не открывался, другой невидяще смотрел на меня. Ее шерсть прилипла к телу, позволяя видеть — хотя я этого совсем не хотел, — какой жалкой и скелетообразной она стала. Я слез с трицикла и вытащил ее из корзины. Под руками я чувствовал ее дрожь, почти конвульсии: вздрогни и расслабься, вздрогни и расслабься.

— Скоро, девочка, скоро.

Я надеялся, что так и есть, потому что это был ее единственный шанс — и для мистера Боудича он сработал. Но даже после великанши и русалки мне было трудно в это поверить.

Перешагнув заборчик, я подошел к солнечным часам. Они были каменными и разделялись на четырнадцать долей. «Теперь, кажется, я знаю, сколько здесь длится день», — подумал я. В центре каждого сегмента был простой символ, стертый, но все еще узнаваемый: две луны, солнце, рыба, птица, свинья, бык, бабочка, пчела, сноп пшеницы, гроздь ягод, капля воды, дерево, голый мужчина и обнаженная беременная женщина. Это были символы жизни, и когда я проходил мимо высокого столба в центре, я мог слышать «щелк-щелк» глаз на лике солнца, когда они ходили взад и вперед, отсчитывая время.