«Ее там нет, — подумал я. — Ты бредишь, принц Чарли. И даже если это она, ее пальцы не могут восстановиться. Такие вещи случаются только в…»

В чем? Ну… в историях вроде этой.

Я вытянул шею, чтобы еще раз взглянуть на нее, но меня уже вынесли в соседнюю комнату, что-то вроде прихожей, откуда я видел яркую головную повязку и еще более яркие туфли, но не был уверен, что это Дора. Она стояла ко мне спиной на коленях, отчищая грязь с пола.

Мы прошли еще несколько комнат и длинный коридор, но к тому времени я уже терял сознание и был бы рад забыться, если бы это привело меня туда, где моя голова не раскалывалась, а рука не казалась пылающим святочным поленом. Но я держался. Если я умирал — а мне определенно казалось, что я умираю, — я хотел сделать это снаружи, дыша вольным воздухом.

Там меня поразил яркий свет. От него моя головная боль усилилась, но все равно это было чудесно, потому что это был не болезненный свет подземного мира под Лилимаром. Даже не куда более приятное свечение светлячков. Это был дневной свет, но и нечто большее.

Это был солнечный свет.

Меня вынесли к нему полусидящим-полулежащим. Облака рассеивались, и я мог видеть голубое небо над большой площадью перед дворцом. Синегого было не просто столько, чтобы сшить из него пару комбинезонов, а целые акры. Нет, мили. И, Боже мой, какое солнце! Посмотрев вниз, я увидел свою тень. При виде ее я почувствовал себя Питером Пэном, принцем потерянных детей.

Раздались громкие аплодисменты. Городские ворота были открыты, а вся площадь заполнена серыми жителями Эмписа. При виде Лии они упали на колени с громким стуком, от которого у меня побежали мурашки по коже.

Она смотрела на меня. Я думаю, этот взгляд говорил: «Тут я вряд ли смогу тебе помочь».

— Опустите меня, — сказал я.

Мои носильщики сделали это, и я обнаружил, что могу стоять. Вся боль по-прежнему оставалась на месте, но к ней добавилось что-то еще. Оно было со мной, когда я выкрикивал имя Гогмагога голосом, который не был моим собственным, и вернулось сейчас. Я поднял руки, здоровую правую и левую, из которой все еще сочилась кровь, окрашивая в алый цвет новую повязку, которую в какой-то незамеченный мной момент наложила Джая. Алый, как маки на холме за аккуратным маленьким домиком Доры.

Люди внизу молчали, ожидая на коленях. Несмотря на силу, которая пронизала меня в тот момент, я понял, что они преклоняют колени не передо мной. Это был не мой мир. Мой мир был другим, но мне нужно было закончить свою работу здесь.

— Послушайте меня, люди Эмписа! Губитель Летучих мертв!

Они взревели от одобрения и благодарности.

— Колодец Тьмы закрылся, и существо, которое там сидит, заперто внутри!

Новый рев радости.

Теперь я чувствовал, как эта несхожесть с самим собой покидает меня, забирая с собой ту силу, которую я получил вместе с ней. Скоро я снова стану добрым старым Чарли Ридом — если, конечно, укус Петры не убьет меня.

— Славьте Лию, жители Эмписа! Слава Лии из Галлиенов! СЛАВА ВАШЕЙ КОРОЛЕВЕ!

Думаю, это была речь, с которой не стыдно выйти на публику, как мог бы сказать мой отец, но я не увидел, какое впечатление она произвела, потому что в этот момент мои колени подогнулись, и я рухнул без сознания.

Я провел долгое время в красивой комнате с колышущимися белыми занавесками. Окна за ними были открыты настежь, впуская внутрь не просто ветерок, а целое море свежего воздуха. Провел ли я в этой комнате три недели? Или четыре? Не знаю, потому что в Эмписе какие-то странные недели — во всяком случае, не такие, как у нас. Солнце всходило и заходило. Иногда по ночам занавески освещались светом разбитых лун. Остатки Беллы и Арабеллы образовали в небе нечто вроде кольца. Тогда я этого не видел — только колеблющийся свет сквозь занавески из тончайшего газа. Было время, когда одна из моих медсестер (Дора, Госпожа Туфель, была из них самой лучшей) хотела закрыть окна за занавесками, чтобы «ночные испарения» не усугубили мое и без того тяжелое состояние, но я не позволил — воздух был невероятно сладким. Они послушались, потому что я был принцем, и мое слово равнялось закону. Я никому не говорил, что снова становлюсь обычным парнем Чарли Ридом, и они бы все равно мне не поверили.

Многие люди приходили навестить меня в этой комнате с колышущимися занавесками. Некоторые из них были мертвыми.

Однажды пришел Йота — я отчетливо помню его визит. Он опустился на одно колено, приложил ладонь ко лбу, потом сел на низкий табурет рядом с моей кроватью, на который садились мои серые медсестры, чтобы соскрести старую мазь (что причиняло боль), промыть рану (что причиняла еще больше боль), а потом наложить свежий слой мази. Эта зеленоватая гадость — творение Клаудии — воняла до небес, но понемногу исцеляла рану. Это не значит, что я бы не предпочел пару средств из своего мира. Лучше всего была бы пара доз перкоцета.