Однажды вечером в конце июля Радар не смогла забраться на ступеньки заднего крыльца, когда мы вернулись с прогулки по Пайн-стрит. Она попыталась дважды, а потом просто села внизу, тяжело дыша и глядя на меня.

— Ладно, подними ее, — сказал мистер Боудич. Он вышел, опираясь на один костыль; другим он уже почти не пользовался. Я посмотрел на него, чтобы удостовериться, и он кивнул:

— Пора.

Когда я взял ее на руки, она тявкнула и оскалила зубы. Я постарался взять ее так, чтобы ей не было больно, и занес наверх. Это было нетрудно. Радар похудела, ее морда стала почти белой, глаза слезились. Я осторожно опустил ее на пол кухни, и сначала задние ноги не держали ее. Она собралась с силами — я видел, с каким трудом она это делает, — очень медленно доковыляла до своего коврика у двери кладовки и то ли легла, то ли упала на него с усталым хлюпающим звуком.

— Ей нужно к ветеринару.

Мистер Боудич покачал головой.

— Она бы испугалась. Я не стану обрекать ее на это без всякой пользы.

— Но…

Он говорил мягко, и это напугало меня, потому что было совсем на него не похоже.

— Ни один ветеринар не сможет ей помочь. Время Радар почти истекло. Сейчас ей просто нужно отдохнуть, а мне подумать.

— О чем, ради всего святого?

— О том, что тут лучше сделать. А тебе сейчас нужно идти домой. Поужинай там и не возвращайся сегодня вечером. Увидимся утром.

— А как насчет вашего ужина?

— Я поем сардин и крекеров. Так что иди. Мне нужно подумать, — повторил он.

Я пошел домой, но почти ничего не ел. Не было аппетита.

После этого Радар перестала доедать утреннюю и вечернюю порцию, и, хотя я исправно выводил ее на прогулку, — поднимал на крыльцо, а спускаться она пока еще могла сама, — иногда она не могла терпеть и гадила в доме. Я знал, что мистер Боудич прав насчет того, что от ветеринара толку не будет… разве что в самом конце, потому что было ясно, что ей больно. Она много спала, а иногда скулила и хватала себя за задние лапы, будто пытаясь избавиться от того, что кусало ее и причиняло боль. Теперь у меня было два пациента: одному становилось лучше, а другому хуже.

Пятого августа, в понедельник, я получил электронное письмо от тренера Монтгомери, в котором излагалось расписание футбольных тренировок. Прежде чем ответить, я сказал отцу, что решил не заниматься спортом в последний год обучения. Хотя папа был явно разочарован (да и сам я тоже), он сказал, что понимает меня. Накануне он был у мистера Боудича, играл в джин и своими глазами видел состояние Радар.

— Там, наверху, еще много работы, — сказал я. — Я хочу хоть как-то разобраться с беспорядком на третьем этаже, и еще боюсь, что Говард захочет спуститься в подвал — там лежит головоломка, которую надо закончить, хотя, быть может, он совсем забыл про нее. Да, еще нужно научить его пользоваться моим ноутбуком, чтобы он мог искать что-то в сети, смотреть фильмы и…

— Брось, Чип. Это все из-за собаки, верно?

Я думал о том, как заносил Радар на крыльцо и как пристыженно она смотрела, когда устраивала беспорядок в доме, и ничего не мог ответить.

— В детстве у меня был кокер, — сказал папа. — Ее звали Пенни. Это так тяжело, когда хорошая собака стареет. А когда они доходят до финала…, — он покачал головой. — Это просто разрывает сердце.

Да, так и было. Именно так.

Это не мой отец разозлился из-за того, что я бросил футбол в выпускном классе, а мистер Боудич. Он был зол, как медведь.

— Ты с ума сошел? — почти закричал он. На его морщинистых щеках даже вспыхнул румянец. — Совсем с катушек съехал? Ты ведь станешь звездой команды! Ты сможешь играть в футбол в колледже, может быть, заработаешь этим стипендию!

— Вы никогда в жизни не видели, как я играю.

— Я читаю спортивные новости в «Сан», какими бы дерьмовыми они ни были. В прошлом году ты выиграл эту чертову игру в Индюшачьем кубке!

— В той игре мы забили четыре тачдауна. Я сделал только последний.

Он понизил голос:

— Я бы пришел посмотреть, как ты играешь.

Это ошеломило меня и заставило замолчать. Предложение, исходящее от человека, который перестал выходить из дома задолго до несчастного случая, звучало потрясающе.

— Вы и так можете туда прийти, — сказал я наконец. — Пойдем вместе. Вы купите хотдоги, а я — кока-колу.

— Ну уж нет. Я твой босс, черт возьми, я плачу тебе зарплату и запрещаю это. Ты не бросишь последний школьный сезон из-за меня.

У меня действительно есть характер, хотя я старался не показывать это ему. Но в тот день я это сделал — думаю, было бы верным сказать, что я сорвался.

— Дело не в вас, не только в вас! Что насчет нее? — я указал на Радар, которая приподняла голову и беспокойно заскулила. — Вы собираетесь таскать ее вверх и вниз по ступенькам, чтобы она могла погадить? Вы сами едва можете ходить, черт возьми!

Он выглядел ошарашенным.

— Я… она может делать это в доме… Я закрою пол бумагой…

— Вы же знаете, что ей это не понравится. Может быть, она просто собака, но у нее есть свое достоинство. И если это ее последнее лето, ее последняя осень…, — Я почувствовал, как к глазам подступают слезы, и вы можете думать, что это глупо, только если у вас никогда не было собаки, которую вы любили… Я не хочу ходить на тренировки и пинать гребаный мяч, пока она здесь умирает! Я пойду в школу, я должен это сделать, но все остальное время я хочу быть здесь. А если вас это не устраивает, увольте меня.