– Но…

– Перед сознательным юношей стоит проблема нравственного выбора, – заключает Морино. – Бросать или не бросать. Если бросит – рискует нанести некоторый вред этой лицемерной мрази. Не бросит – станет причиной пожара в «Падающей звезде» и выкидыша у жены своего домовладельца за двенадцать недель до родов. Что тяжелее для совести?

Он намерен сделать меня узником своей собственной жестокости, обеспечить мое вечное молчание. Слышу лязг тюремных засовов. Встаю и выбираю самый легкий шар, надеясь, что какой-нибудь неожиданный сюжетный ход вызволит меня из этого кошмара. Поднимаю шар, самый легкий. Весит он предостаточно. Нет. Я не могу этого сделать. Просто не могу. За спиной раздается смех. Оборачиваюсь. Ящерица повалился навзничь, раздвинул ноги и засунул под куртку воздушный шарик. На шарике черным фломастером намалеваны соски, пупок и треугольник лобковых волос. Франкенштейн встает на колени, заносит над шариком длинный нож.

– Нет! – фальцетом кричит Ящерица. – Пощадите, у меня ребенок в пузе.

– Сочувствую, госпожа Бунтаро, – вздыхает Франкенштейн, – но такое наказание выпало вам за то, что вы сдаете комнаты жильцам, которые нарушают обещания, данные влиятельным людям…

Ящерица пищит тоненьким голоском:

– Не надо! Мой малыш, мой малыш! Пощадите!

Кончик ножа прижимается к резиновому животу госпожи Бунтаро. Франкенштейн сжимает другую руку в кулак, изображая кувалду и – бах! Шербетка заливисто хохочет, будто ее щекочут. Мама-сан вяжет, Морино рукоплещет. Скопление лиц парит в темноте, блещет, подсвеченное огоньками на пульте и сиянием монитора. Все как один поворачиваются и не сводят с меня взоров. Одно из парящих лиц приказывает:

– Бросай!

Надо промазать, только не слишком явно. Мне здесь не место. Хочу попросить прощения у голов, но как? Выхожу к началу дорожки, пытаюсь вздохнуть. Раз – целюсь в желоб, в метре от мертвой Правой головы. Два – у меня сводит кишки, и шар вылетает из рук слишком рано – потные пальцы скользят в отверстиях. Сижу на корточках, смотреть гадко, а не смотреть еще гаже. Шар устремляется к желобу, катится по краю, а на последней трети дорожки сила вращения направляет его прямо к Центральной голове. Лицо словно бы преломляется, грохот шара переходит в дикий вопль, трубачи восторженно мычат. Я закрываю глаза. За спиной – разочарованный стон.

– Ты подбрил ему щетину, – успокаивает Морино.

Меня бьет дрожь, которую невозможно унять.

– Посмотрим на повторе? – ухмыляется Ящерица.

Пошатываясь, ковыляю назад и падаю на крайнее сиденье. Закрываю глаза. Яркие сгустки крови.

– Расступись! – выкрикивает Франкенштейн. – Внимание! Коронный номер – экспресс-мельница!

Покряхтывание, сопение, разбег и грохот пущенного шара. Три секунды спустя – бурные аплодисменты.

– Всмятку! – орет Ящерица.

– Браво! – восклицает Морино.

Центральная голова испускает вопль за воплем, а Левая жутко молчит. На внутренней стороне моих век отпечатался конец дорожки. Жмурюсь изо всех сил, но цветная картинка стоит перед глазами, яркая, как на киноэкране. Наверное, она будет преследовать меня до самой смерти. В этот безумный день мне здесь не место. Дрожь не унимается. Давлюсь рвотными позывами, рыгаю. Ядовитая лапшевая отрыжка. Когда я в последний раз ел? Несколько недель назад. Ох, уйти бы отсюда. Плевать на папку! Вот только уйти мне не дадут. Чья-то рука проскальзывает мне в пах.

– Сладенькое есть?

Шербетка.

– Что?

Шипучий леденец?

– Сладенькое есть?

Гнилостное дыхание отдает йогуртом. Ящерица хватает ее за волосы и оттаскивает от меня.

– Ах ты, шалава!

Шлеп, хлоп, удар с оттяжкой. Морино берет мегафон. Уцелевший продолжает вопить:

– У меня есть предложение, Набэ.

Вопли переходят в сдавленные всхлипы.

– Заткнись! Если стерпишь без звука, после следующего шара свободен. Смотри мне, чтоб ни стона!

Из горла Набэ рвутся хриплые вздохи. Морино опускает мегафон и смотрит на Маму-сан:

– Не угодно ли?

– Для меня боулинг – в далеком прошлом.

Позвякивают спицы.

– Отец, – говорит тип в кожанке, – я постиг основы этой игры.

Морино кивает:

– Ты – один из нас. Приступай.

– Я подправлю Гундзо. Он мне никогда не нравился.

Уверенный бросок, испуганное блеяние Набэ и чмокающий удар. Аплодисменты.

– Ну как же так, Набэ? – орет Франкенштейн. – Я четко слышал писк.

– Нет! – сипит надломленный, надрывный, несчастный голос.

Морино встает:

– Попытайся во всем видеть забавную сторону. Юмор – вот основа основ.

Мне здесь не место.

Морино не торопится.

– Фу! Этот шар уже бросали. Он весь в ошметках скальпа Гундзо. Или Какидзаки.

Набэ по-детски всхлипывает, словно потерял плюшевого медвежонка, а никому нет до этого дела. Морино разбегается – раз, два, – грохот, шар летит. Короткий, как взвизг пилы, вскрик. Сухой щелчок, будто сломалась палочка для еды. Два тяжелых предмета с глухим стуком падают в яму.