С новой силой национал-социалистические идеи всплывают на поверхность после окончания Первой мировой войны под названием Нипон исин или Соуа исип. Это националистическое и антикапиталистическое движение с ностальгией по Реставрации Мейджи 1868 года — эры национального равенства и подъема, очищения от коррупции и деспотии шогунов. Возрождение духа Мейджи это движение видело в корпоративной структуре внутренней политики и японском руководстве Китаем в политике внешней. Американский японолог Сторри считает основателем того, что он так неточно называет японским фашизмом, Кита Икки, агента японской разведки в Китае во время войны.

В 1919 году он публикует книгу «Основы реконструкции Японии», о которой писали, что в ней под одним зонтиком соединились марксистская интерпретация истории и оправдание японского империализма[2].

259

Кита назвал Японию пролетарием среди колониальных держав и на этом основании призывал ее к войне, критикуя непоследовательность марксистских социалистов, которые, с одной стороны, призывают к классовым войнам пролетариата, а с другой — выступают против интернациональных войн. Для него международная война была той же борьбой пролетариата против капитала, но на международной арене. В основе этих идей, несомненно, был ленинский «Империализм, как высшая стадия капитализма» с его теорией о народах Востока, как наций-пролетариев против колониальных держав, как наций-капиталистов. Кита выступал за национализацию земли, крупных предприятий, горно-обогатительных концернов, банков и судоходных компаний.

Ученые до сего дня не могут договориться о том, был ли ново-японский воинствующий национализм фашизмом, нацизмом или просто радикально-националистическим милитаризмом. В нем были свои черты, присущие только Японии. Так, японский нацизм был тесно связан с вооруженными силами, а через них с землей, так как подавляющее большинство офицеров были либо из помещиков, либо из крестьян. Несмотря на свое значение в качестве самой индустриально развитой страны Азии, население Японии в середине 1930-х годов было более чем на 50% сельским. Если до войны большинство офицеров были из дворянской среды, то ввиду многократного увеличения армии во время Первой мировой войны к концу ее более 30% офицерства были из крестьян. А психология младшего офицерства, не успевшего закрепить свое социально-экономическое положение до войны, мало чем отличалась от психологии их однолеток в Германии и Италии: им не было к чему возвращаться после демобилизации, и научены они были только военному делу. Разочарование в результатах войны, усугубленное экономическими

260

кризисами 1920 и 1927 годов, а тем более болезненным мировым экономическим кризисом, ударившим по Японии в 1930 году (в 1934 году в некоторых областях страны был настоящий голод), усугубляли радикальные настроения.

Вот тут мы замечаем различие между генезисами европейских тоталитаризмов и японского. В Европе, как мы видели, «кашу заваривают» политики, радикальные политические партии и политиканы, имеющие в большинстве случаев лишь косвенное отношение к армии, но затем использующие ее — в случаях Муссолини и Гитлера уже после прихода к власти. В Японии же партии играли второстепенную роль, а армия была крайне политизирована. По конституции вооруженные силы вообще не были подчинены правительству. Они подчинялись только лично императору, который в синтоистской религии является воплощением божества. Он был вознесен так высоко и находился так далеко от политики, что фактически был фигурой символической. Военачальники и премьер-министры действовали от имени императора, правда, отчитываясь перед ним, но далеко не всегда и не во всем.

Так, знаменитый Манчжурский инцидент произошел вопреки воле императора. А именно: в сентябре 1931 года группа заговорщиков среднего офицерского состава Квантунской армии взорвала ночью юго-восточный конец Китайско-Восточной железной дороги. Объявив это актом китайского саботажа, Квантунская армия начала военные действия по захвату Манчжурии. Через год японцы превратили ее в марионеточное государство Манчжуго под своим контролем, официальным «императором» которого стал сын последнего китайского императора. Но на этом военные заговорщики не успокоились. Они стремились покончить с политическими партиями и парламентом и всю власть подчинить военной диктатуре. Тут, собственно, было два параллельных офицерских движения национал-социалистического типа: Кодо-ха и Тосеи-ха. Первые были крайними радикалами среди национал-социалистов, сравнимые с левым крылом германских нацистов. Они были непримиримыми врагами частного капитала, требовали плановой экономики и почти полного уничтожения частного предпринимательства. Сторри видит их разновидностью национал-коммунистов, хотя во внешней

261

политике они стояли за войну против СССР и завоевание для Японии земель российского Дальнего Востока. Тосеи-ха были более умеренными социалистами в своей программе, а во внешней политике видели будущее расширение Японии за счет Китая. При всем своем радикализме обе фракции оставались преданными монархистами — император был вне критики. Тем не менее и те, и другие занимались террором, убивая старых консерваторов в японских правительственных и капиталистических кругах. 1932 год был годом наибольшей интенсификации политических убийств. Всемирный экономический кризис, или Великая депрессия, как ее обычно называют на Западе, особенно больно ударил по крестьянам и землевладельцам в 1931—1934 годах — рухнули мировые цены на рис и шелк. Японский политолог Маруяма считает, что революционизация и взлет терроризма японских национал-социалистов[3] были прямым следствием крестьянских беспорядков, ибо крестьяне считались сердцевиной армии, и военные им подыгрывали[4].

В конце 1931 года образовалась небольшая группа военных фанатиков-террористов, возглавляемая бывшим военным шпионом, ставшим буддистским шаманом. Эта группа с марта по 15 мая 1932 года убила около десятка виднейших государственных деятелей, лидеров центристских партий, представителей делового мира и советников императора, включая двух премьер-министров подряд. Судебный процесс этих террористов напоминал суд над Гитлером в 1922 году. Судьи разрешали подсудимым выпускать политические декларации и предавать их гласности, пресса изображала террористов героями, боровшимися за права и благосостояние крестьянства. Между началом процесса и декабрем 1933 года в суд поступило более миллиона подписей под прошениями в защиту подсудимых. В результате подсудимым были вынесены поразительно легкие приговоры.

Почвой для японского национал-социализма был традиционный коллективизм, чуждость традиций

262

индивидуалистического либерализма. Как и в русской славянофильско-монархической традиции, государство воспринималось как семья, главой которой был «государь-батюшка», а в японском варианте земной бог-император. Корни этой традиции были, конечно, в деревне, в сельском образе жизни, поэтому военные японские национал-радикалы так «ухаживали» за селом. Стремясь к уничтожению парламентско-партийной системы, они в 1930-е годы начали выделять средства и кадры для улучшения медицинского обслуживания села, сельского школьного дела и социальной защиты беднейших крестьян[5].