Шрифт:
— Нет, фамилии не знаю.
— Жаль! Как жаль!..
Петер все стоял задумавшись и рассеянно проводил рукой по приводному ремню станка.
— Ты прав. Это самая настоящая трагедия… Говоришь, видел ее? Красивая? Какие у нее глаза?
— Не знаю. Лицо бледное. Она показалась мне надменной. Глаза? Что-то не обратил внимания.
Пробежали через цех в своих деревянных башмаках ученики; стук их подошв сливался с воем сирены, возвещавшей обеденный перерыв.
— Живей! Живей! — кричали они на бегу Вальтеру. — Сегодня — рисовая каша.
Бегите, бегите, думал он, а я не хочу; рисовой каши вам все равно не достанется. У него не осталось ни крошки хлеба, но не было ни малейшего желания бежать сломя голову по Венденштрассе в столовую. Лучше поголодать до вечера. Он хотел подойти к Петеру, но передумал, увидев, что тот, прислонившись к шкапчику с инструментами, пишет. Ну, значит, пошел катать стихи насчет этой любовной трагедии…
Вальтер присел у станка в каком то сонном оцепенении.
…Он хочет с ней познакомиться. Недурно. Я тоже не прочь. Она, конечно, очень одинока. Шутка ли — жить под бойкотом! Если стихи у Петера выйдут удачные, надо будет послать ей — пусть знает, что не все ее осуждают, что есть люди, которые сочувствуют ее несчастью. Может, это утешит ее. Если бы только не холодный, надменный взгляд…
Разгоряченные, сытые и веселые бежали ученики под вой сирены через заводской двор. Сегодня в самом деле была рисовая каша с корицей и сахаром. Шумное и многословное описание столь вкусного блюда передавалось от станка к станку. Вальтер острее почувствовал пустоту в желудке, но не пожалел, что остался. Его томило какое-то недовольство, нерешительность, какая-то ленивая, сковывающая усталость.
IV
На следующий день он решил побывать у Эриха Эндерлайта. Он свернул на Роонштрассе, вошел в первый же дом и на доске в подъезде прочел список жильцов. Потом вошел во второй дом, в третий. Эрих жил — это было ему хорошо известно, в семнадцатом номере. Дойдя до девятого, Вальтер оглядел улицу. На каждой стороне было около пятидесяти домов. Спросить в какой-нибудь из лавок, где живут Лауренсы, он не решался. Спросить у Эриха он тоже не мог. Дойдя до двадцатого номера, он с грустью отказался от своего намерения. В конце-то концов, что толку, если он и найдет дом, где она живет? Ну, в самом деле, что тогда?
Он вернулся и, войдя в дом номер семнадцать, поднялся на третий этаж. На табличке прочел: «Готфрид Эндерлайт, портной». Открыла ему фрау Эндерлайт, сухая как жердь женщина. Эрих точно списан с нее: тот же острый нос, те же маленькие светло-серые глаза.
Эриха не было дома. По средам, сказала фрау Эндерлайт, он всегда вечерами уходит и поздно возвращается.
Ах да! Только сейчас Вальтер сообразил, что по средам собрания группы, и он солгал, будто зашел за Эрихом.
— Да ведь сейчас девять часов, — удивилась фрау Эндерлайт. — Эрих уже с час, как ушел.
Вальтер колебался: не спросить ли у нее адрес Лауренсов?
Может, поискать еще? Раз он уже здесь… Ну, а что будет, когда он найдет ее дом? Он и сам не знал, чего он хочет. Да! Ведь он собирался послать ей стихи Петера. Правда, у него еще нет этих стихов, да и вообще он не знает, написал ли их Петер…
Стоп! Полиция-то должна знать, где живут Лауренсы. И он было направился в ближайший полицейский участок. Нет, это тоже не дело. Какая нелепая мысль! Лауренсы после всего случившегося, безусловно, на примете у полиции. Возможно даже, что за ними слежка. Вот бы он сейчас наломал дров!
Но ведь есть адресные книги. Ах, балда! Самое простое не пришло ему в голову. Разумеется, надо просто заглянуть в адресную книгу.
На почте он без труда нашел: Матильда Лауренс, вдова, Роонштрассе, 44.
И вот он стоит перед домом номер 44, обильно разукрашенным лепным орнаментом. Она живет на третьем этаже налево. А вдруг она выйдет и увидит его? Узнает она его? Он перешел на противоположную сторону. Ни в одном из окон ее квартиры не видно света; никого, очевидно, нет дома.
Улица пустынна. Вальтер смотрит на подъезд, на завешенные гардинами окна, на тяжелый каменный балкон.
Знать хотя бы, дома ли она. А может быть, спит уже? Или пошла в гости, к родственникам? Возможно, она не решается вернуться домой, пока не наступит глубокая ночь.
И Вальтер стал ждать.
Он ждал час за часом.
Изредка по улице проходили люди, поодиночке или парами; входили в тот или в другой дом. В окнах вспыхивал и гас свет. И вот вся улица уже во мраке. Вероятно, уже за полночь.
Вальтер побрел, то и дело замедляя шаг. Может, она все-таки еще придет.
Он двинулся вниз по Роонштрассе, прислушиваясь к каждому шороху. Вдруг кто-то показался навстречу. Его привыкшие к темноте глаза узнали Эриха. Да, мать Эриха права, он возвращается домой поздно. Но встретиться с ним сейчас нельзя, никак нельзя. И Вальтер нырнул в ближайший подъезд.
Звук шагов отдалился и замер. Вальтер облегченно вздохнул.
Осторожно спустился он вниз.
На улице — ни души. Он быстро пошел по Роонштрассе. Трамваев давно уже не было; ему пришлось проделать длинный путь в Норд-Сан-Паули пешком.
V
Утром, когда мамаша Брентен подошла к постели сына с намерением разбудить его, она сразу увидела, что у него сильный жар. Лицо Вальтера, мокрое от пота, было сплошь в багровых пятнах.