Сегодня, выйдя за покупками, она тотчас же почуяла что-то недоброе. На лицах встречных она читала не только обычные в последнее время раздражение и недовольство, но прямо-таки ненависть, ярость. Повсюду у подъездов собирался народ, она слышала шепот и шушуканье. А когда еще и Репсольд посоветовал ей — в лавке как раз никого не было — сегодня вечером не выходить на улицу, без свалки не обойдется, — ей все стало ясно. Вот откуда это беспокойство у всех. Вот почему такие ожесточенные лица. Нацисты собираются устроить сегодня факельное шествие по Бармбеку и Улленхорсту[5], а рабочие решили сорвать его. Нет, Фрида Брентен считала это безумием — лезть в драку с нацистами теперь, когда за ними стоит правительство и полиция. Что тут могут сделать рабочие? В них будут стрелять, побросают их в тюрьмы, как будто еще мало народу и без того томится в застенках, будут преследовать, травить их. Чего доброго, и Вальтер наделает глупостей и ввяжется в эти дела. А Кат! В последнее время она совсем не показывается… Фрида была бы спокойней, не будь с ней ребят. Случись с ними какая беда, она в ответе. Просто счастье, что старшенький дома. И она сказала:

— Если бы ты сегодня вовремя не пришел, я бы умерла от страха за тебя.

— Ты всегда рассуждаешь так, будто я совсем еще маленький!

— Ну хорошо, хорошо!

— У Берни мама гораздо благоразумнее. Она вообще ничего не боится.

До них донеслись звуки военного оркестра, пока еще очень отдаленные.

Виктор прислушался:

— Идут, бабушка!

Он подбежал к окну.

— Отойди от окна, несносный мальчишка! — Фрида Брентен рванула его к себе. Потом щелкнула выключателем. Лишь из кухни проникал слабый свет.

— И как тебе не стыдно, бабушка. — Виктор забрался в свой уголок на диване. — Они же еще только на Циммерштрассе.

— Посмей-ка подойти к окну!

Фрида Брентен повернулась к Петеру. Мальчуган стоял на коленях перед дедушкиным креслом и старался затиснуть Лизу Закрой Глазки в угол.

— Ты будешь умницей, мой маленький, правда?

— Лиза просит зажечь свет, бабушка.

— Скоро зажжем, моя дорогая крошка. Не надо хныкать, смотри, а то бабушка заплачет.

Звуки военного оркестра стали громче, но внизу на улице было тихо. Фрида Брентен подошла к окну, будто бы поправить одеяло: она одергивала его и так и этак, словно одеяло недостаточно плотно занавешивало окно. На самом же деле ей хотелось украдкой взглянуть на улицу. Там было пустынно. В домах и магазинах — ни огонька. Только уличные фонари горели. Виктор опять подобрался к окну.

— Вот они, бабушка, они сворачивают на нашу улицу!

Да, вон там, на Арндтштрассе, множество горящих факелов. Страх сжимает ей горло.

— Ну, а теперь марш от окна!

Она обнимает Виктора.

— О господи, как я рада, что ты дома, сынок.

— Какая же ты трусиха, бабушка!

Она села на диван и привлекла к себе Виктора.

— Петер тоже хочет к бабушке! — запищал малыш и в темноте пробрался к дивану. Бабушка подняла его и усадила рядом с собой.

— Почему эти молодчики устраивают свои шествия только по вечерам, когда людям спать надо?

— А потому, что днем они боятся, — ответил Виктор.

— Разве они тоже боятся? — недоверчиво спросила бабушка.

— Еще как! — подтвердил мальчик.

В это мгновение с улицы донесся пронзительный свисток, один, другой, третий. И вдруг началось нечто невообразимое. За окном бесновалась такая буря, что даже грохот оркестра потонул в ней. Крики и рев, гром и звон стояли в воздухе. Камни и стекла летели на мостовую. Люди выли, вопили. Огромный клубок сцепившихся в драке человеческих тел катился по улице.

Фрида Брентен прижала к себе обоих мальчиков; она тряслась и дрожала, все время повторяя:

— Видишь?.. Видишь?.. — Но они ничего не видели, совершенно ничего, они только слышали неистовый гул, с каждой минутой нараставший. Трещали выстрелы. Как щелканье бича, прорывали они шум свалки. И снова — крики, выстрелы.

Широко раскрыв глаза в темноте, Виктор прислушивался. Он различал отдельные выкрики: «Долой! Долой! Палачи рабочего класса!»

— Очистить улицу!.. Очистить улицу!..

Сирены выли, и вой их, нарастая, переходил в грохот и лязг. Крики, суматошный бег многих сотен людей. Пронзительно громкая команда: «Очистить улицу, очистить улицу!» — и опять глухое щелканье выстрелов и звон разбиваемых стекол.

— Боже мой! Боже мой! — стонала Фрида Брентен, удивляясь тому, что дети, несмотря на темень и на этот страшный шум на улице, сидят спокойно.

Вдруг раздался стук в наружную дверь. Фрида Брентен насторожилась. Да, стучат. Раз, и еще раз.

— Бабушка, к нам кто-то стучит.

— Сиди тихо! — шепнула бабушка и подтолкнула мальчика локтем.

Стук повторился. Не очень громкий, но торопливый, как бы просящий.

— Это наверняка не штурмовики, — прошептал Виктор.

— Ты думаешь, надо открыть?

— Конечно, бабушка!

И мальчик метнулся в переднюю, Фрида Брентен увидела, как в кухню, хромая, вошел молодой человек. Лицо его было в крови, пиджак разорван и весь перепачкан.

— Спрячьте меня, за мной погоня!

— Где спрятать? — растерявшись, спросила Фрида Брентен. — Здесь, у нас?