— Дайте-ка сюда голову! — строго сказала Фрида Брентен.

И ее подопечный, сидя на стуле, еще пригнулся, чтобы маленькая женщина могла его перевязать.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

I

Под вековыми буками и липами, по ухоженным дорожкам вдоль высокого берега плавно текущей Эльбы, по которой вверх и вниз двигались пузатые баржи, прогулочные катера, шли Вальтер Брентен и Эрнст Тимм.

— Неужели все это еще существует?! Эти сережки и эти почки на ветках и веточках! — тихо говорил Вальтер. — А воздух! Он прямо-таки вкусный, никакого сравнения с городским! — Вальтеру казалось, что он никогда еще не видел такого высокого, такого ясного лазурного неба.

— Гениальная мысль пришла тебе в голову, Эрнст, перенести сюда нашу встречу.

— Не правда ли? — подхватил Тимм. — Время от времени надо подышать запахами трав и молодой листвы, понаблюдать за жучком, разгуливающим по твоей руке. Но давай к делу… Ты, значит, подтверждаешь, что среди рабочих ведутся споры о долговечности диктатуры Гитлера — надолго ли она утвердилась, или это лишь временное явление. Если большинство рабочих полагает, что это явление временное, то мы обязаны сказать им: все зависит от нас самих. Только мы, рабочие, можем сократить пребывание фашистов у власти. Ведь многие вполне серьезно говорят: если фашистская диктатура лишь временное явление, так зачем подвергать себя опасности? Согласиться с этим — значило бы прийти к социал-демократическому девизу: ждать, пока явление само себя изживет. Это, в свою очередь, означало бы — и тут спорить не приходится — капитуляцию, то самое, чего жаждет гитлеровская банда. По-моему, в своей передовой ты должен подчеркнуть, особо подчеркнуть эту опасность.

Вальтер слушал и в то же время всем существом своим отдавался очарованию весеннего дня. Он то и дело устремлял восхищенный взор на сверкающую сквозь ветви деревьев речную гладь. Вон там, в тени, уже белеют подснежники! А воздух! Какой чудесный, терпкий! «А-ах!» — вздохнул Вальтер.

— Что с тобой? — спросил Тимм.

— Ничего… Но давай сядем, хорошо?

— Как хочешь!.. Я предлагаю связать вторую статью — о Тедди[6] — с первой. Напомни о его словах, последних, сказанных на воле: «Гитлер — это война!» Не понимать этой опасности — отнюдь не значит уменьшать ее. Тот, кто ее отрицает, от нее погибнет. Покажи Тельмана тем мудрым и стойким вождем немецкого рабочего движения, каков он и есть, и больше того: вождем всего трудового немецкого народа, всей своей жизнью доказавшим, что слово с делом у него не расходится. Вспомни, что он учил нас не увлекаться иллюзиями, не терять ощущения реальности, а неизменно сохранять ясность мысли, анализировать общее политическое положение и, уж исходя из действительности, определять задачи и методы политической работы. И никогда не упускать из виду конечную цель — завоевание политической власти. Стойкость, бесстрашие, героизм — все это хорошо, но недостаточно, нужно…

— Вложить их в борьбу за правое дело! — вставил Вальтер.

— Это-то конечно! Это несомненно! — почти резко сказал Тимм и искоса взглянул на Вальтера. — Нужна правильная политика, вот что самое важное и что принесет успех.

Они сели на круглую скамью, кольцом охватившую мощный бук. Разглядывая дерево, Тимм говорил как бы сам с собой:

— У кого крепкие и глубокие корни, тому никакая буря не страшна!

Вальтер смотрел на Эрнста Тимма… Кто поверит, что он токарь-металлист. Глядя на этого человека в сером демисезонном пальто, на это лицо с коротко подстриженной бородкой и с седеющими висками, скажешь, что перед тобой инженер или ученый. «Добрый десяток лет, а то и больше я знаю его, — думал Вальтер, — и за станком его видел, и капповский путч вместе пережили. Чего только Эрнсту Тимму не пришлось за это время испытать, вытерпеть, преодолеть! Преследования, аресты, пять лет каторжной тюрьмы! Если бы в декабре прошлого года Тимма не выпустили, нацисты давно сжили бы его со свету. Ему нельзя оставаться в Гамбурге. Слишком уж много народу знает его».

— Ты меня слушаешь или нет?

Вальтер вздрогнул.

— Разумеется.

— Так вот! Камня на камне не оставь от вымыслов Геббельса, которые ему понадобились, потому что нет и не может быть у него никакого обвинительного материала против Тедди.

— Как это вообще могло случиться, что Тельман?..

— Об этом толковать сейчас не время, Вальтер, как-нибудь в другой раз. Мы с тобой его ученики, не правда ли? Давай же покажем, чему мы у него научились, покажем, что мы достойны называться его учениками. Вложи в свои слова все, что чувствуешь. Чувства не надо стесняться. Мы думаем порой, что только голосу рассудка следует давать волю. Неверно! Пусть и сердце наше говорит. Тогда нас будут слушать, тогда мы найдем отклик… Все меры приняты, чтобы газета вышла в свет еще до первого мая?

— Как будто бы… Если только не случится какая-нибудь большая беда.

— Что ты имеешь в виду?

— Типография, скажем, может засыпаться, или я провалюсь.

— Ни то, ни другое не произойдет, надеюсь. Ведь мы с тобой оба стреляные воробьи.

Они с улыбкой взглянули друг на друга. «Ему пятьдесят лет, но у него все та же мальчишеская улыбка, как тогда, когда он отчитал хозяина».

— В полдень у тебя назначена еще одна встреча где-то здесь поблизости?

— Да, в Бланкенезе.

— Квартира твоя надежна?

— Как крепость… Чердак в доме моего старого дяди, которому уже за семьдесят. На старости лет он сделался звездочетом и оборудовал у себя на чердаке собственную обсерваторию. Труба телескопа выведена в чердачный люк… Смех да и только.

— Он знает, почему тебе понадобилось поселиться у него?

— Конечно. Когда-то он, можно сказать, был одним из создателей социал-демократического движения. После войны четырнадцатого года земля ему опостылела, и он обратился к небу. Он как будто уже юношей питал слабость к естествознанию.

— Если ты себя чувствуешь там в безопасности…

— Штюрк говорит, что презирает людей, сам же душа-человек.

Тимм сказал:

— Тебе придется в скором времени покинуть Гамбург. Мы сменим весь партийный актив.

— А ты, Эрнст?

— И я уеду.

Какой-то субъект с овчаркой на сворке шел по аллее в их сторону.

— Пошли! — шепнул Тимм. Вслух он сказал: — Всего хорошего! Прощай! — Он подал Вальтеру руку и ушел.

Вальтер остался на скамье под буком, закурил сигарету и, подождав, пока человек с овчаркой прошел мимо, бросил последний взгляд на Эрнста Тимма, который как раз в эту минуту сворачивал на боковую дорожку.