Я слова не смог выговорить. Пошел домой, как оплеванный. Что же это такое? Каменный храм строить? Я с голоду умираю, а тут храм строить? Ловко утешил, нечего сказать. Что у меня тогда на душе происходило — и передать не могу. Напала на меня тоска. Молиться хочу — не получается. С людьми, с женой не разговариваю. Задумываться стал. И стал я голоса какие-то слушать и ночью, и днем: «Уходи скорее. Ты один, а нас много! Где тебе с нами бороться! Мы тебя совсем со свету сживем!»

Дело дошло до того, что не то что молиться, а мысли богохульные стали в голову лезть; придет ночь — и сна нет, а какая-то сила прямо с кровати сбрасывает. А голоса-то все страшнее и страшнее, все настойчивее: «Ступай, ступай отсюда!»

Опять я в ужасе, полупомешанный от перенесенных страхов, бросился к отцу Амвросию. Отец Амвросий, как увидел меня, так прямо с места, ни о чем не расспрашивая, говорит:

— Ну, иерей, чего испугался-то? Он один, а Вас двое!

— Как же это так, — говорю, — батюшка?

— Христос Бог и ты — выходит двое, а враг-то — один. Ступай, — говорит, — домой, ничего не бойся. Храм большой каменный, да чтобы теплый строй, не забудь. Бог тебя благословит!

Прихожу домой — с сердца точно гора свалилась. Ушли все страхи. Стал я молиться пред иконой Царицы Небесной, начал в одиночку в пустой церкви канон Ей читать, тот, что и теперь читаю. Кое-что из других молитв стал добавлять. Смотрю, через неделю-другую один человек пришел в церковь, стал в уголке и со мной вместе молится, потом другой, третий. Стала церковь наполняться народом. А как умер батюшка отец Амвросий, народ еще охотнее стал прибиваться. Советов от меня ищут. Без отца Амвросия многим жутко стало жить, трудно человеку без слова утешения. А какой я утешитель? Вот отец Амвросий и впрямь был всяких недугов душевных и телесных, по великой милости Божией, врачеватель. Впрочем, каждому дается по вере. Господь не отказывает даже через недостойных своих пастырей.

Как проходит день отца Георгия, рассказал нам один из прихожан:

— Маленькая тесная церковь уже была переполнена, когда я, запыхавшись, вбежал по ветхим ступеням ее убогого крыльца.

Народ простой — мужики да бабы. Я подошел к свечному ящику. Нестарая женщина в черном платочке продавала свечи, и все двухкопеечные. Народ подходил, брал свечи, клал деньги, сдачу не брал. Клали двугривенные, прозвенел чей-то полтинник. Я тоже положил рубль. Народу было много, но стояла тишина, полная сосредоточенного благоговения. Я взял три свечи и, пробираясь через толпу, пошел их ставить к «местным» образам на иконостасе. За левым клиросом у какого-то образа теплилось множество свечей, и было заметно, что вся масса жалась именно к этому образу.

Батюшки в храме не было видно. Положив низкий поклон, я поставил свечку святителю Николаю. Несмотря на тесноту в церкви, в ней было холоднее, чем на открытом воздухе. Перед образом Богоматери свеча моя, уже поставленная, свалилась и упала зажженным концом на шитое полотенце, украшавшее Лик Пречистой.

Из-за моего плеча порывисто потянулась чья-то рука, успевшая вовремя подхватить свечу. Я оглянулся и обомлел. Вполоборота от меня стоял батюшка. Привычной твердой рукою он поставил мою свечу и, не глядя на меня, пошел поправлять и зажигать другие лампадки.

Но век мне не забыть того впечатления, какое оставила в моей душе эта первая встреча с ним. Я был потрясен, даже испуган: как если бы из образа Иоанна Крестителя, каким его обыкновенно пишут, вдруг вышел Сам Предтеча Господень и стал зажигать на моих глазах лампадки. Впечатлял облик отца Георгия: старая заношенная риза, темные, с небольшой проседью волосы, рот, в котором так и отпечаталась стойкость, глаза небольшие, но горящие каким-то особенно ярким внутренним огнем.

Пока батюшка оправлял лампаду, я стал у правого клироса, где было немного посвободнее. Я глаз не мог оторвать от отца Георгия. В голове пронеслась вся история Православной Русской Церкви, исполненная дивных образов верных ее воинов, несших ее победные венцы в борьбе с внутренними и внешними врагами, с врагами земными и врагами злобы небесной — бесчисленною ратью князя мира сего. Передо мною стоял один из таких воинов.

Порывистой, быстрой походкой отец Георгий вошел в алтарь. Через минуту он вышел оттуда, неся в руках аналой и толстую книгу в кожаном переплете. Толпа почтительно и бесшумно подалась назад и открыла доступ батюшке к левому клиросу. Все молящиеся как-то насторожились в благоговейном молчании. Тихо, проникновенно и вместе с тем властно раздался призыв отца Георгия.

— Три поклона Божией Матери! — и все, как один во главе с батюшкой разом опустилась троекратно на колени. В отдаленном углу церкви раздалось чье-то тихое всхлипывание. Многие, как опустились на колени, так и остались в этом положении.

«К Богородице прилежно ныне притецем, грешнии и смиреннии, и припадем в покаянии, зовуще из глубины души», — раздались слова знакомого канона ко Пресвятой Богородице.

Какой проникновенный, исполненный беспредельной веры голос читал эти дивные покаянные слова.

Толпа замерла. Казалось, вся ее бесчисленная скорбь слилась в одно общее молитвенное напряжение, и голос отца Георгия уже был не его голосом, а голосом всего народа, захлебывающейся от едва сдерживаемых затаенных рыданий. И слезы, бесшумные, тихие, текли из глаз многих.