– Чушь полная.

– Объяснять, почему литературный персонаж смог реализовать себя в качестве прокуратора Москвы это долго, да и ты все равно не поймешь. Могу сказать только то, что Печорин был человеком, который понимал сущность добра и зла, но ему не хватало воли, чтобы вступить на путь. Он разбирался в законе, по которому движется мироздания, но не следовал ему, а использовал его в своих целях. В своей жизни он совершил много всяких злодеяний, но ему хватало ума и хитрости, чтобы избежать расплаты. К тому же он был трусом, потому что после своей смерти согласился быть соучастником темного замысла, а не принять возмездие за грехи. Такие люди как он – находка для темных сил.

– Всё. Хватит ахинеи. Я уже начинаю жалеть о том, что спросил тебя об этом.

– Дай хотя бы про нечисть дорасскажу, а то уже сформулировал.

Секунду подумав, Власов понял, что его мозг еще не до конца вынесли. Он махнул рукой в знак одобрения.

– Все эти советские человеки, которых мы видели, убедили себя, что они люди, поэтому они выглядят как люди хотя на самом деле их природа полностью демоническая. Их сильная привязанность к своему прежнему человеческому облику не дает им осознать то, что внутри они уже давно не люди. Если бы они осознали это, существовал бы маленький шанс на искупление, но основной костяк потусторонней Москвы сложился во времена культа личности.

– Хочешь сказать, что им не дает это сделать марксизм-ленинизм?

– Да. Самым страшным последствием советского периода в России стали именно духовные раны. По сути, мистический смысл советской власти был том, чтобы вырвать у человека душу и заменить её чем-то неодушевленным вроде идеологии и морального кодекса строителя коммунизма. Духовные раны неизлечимы, поэтому темный замысел навсегда восторжествовал в этих существах. Они бесконечно будут думать о торжестве красных смыслов, не подозревая о том, какое омерзительное враньё представляют собой эти смыслы. Только смерть способна разрушить их привязанность к демонической личности и пустить их прогнившие душонки снова в водоворот искупления плохой кармы.

– У меня голова раскалывается. Это значит, что ты как бы помог тем, кого перестелил?

– Разве что лысому. Тот, кого я убил, делал очень серьезное темное дело. Сейчас в российском аду плотно взялись за идеологию. Хотят скрестить коммунистическое мракобесие с мракобесием религиозно-архаичным. Запустить проект православно-коммунистического чекистского самодержавия. Православный социализм.

– Я что-то такое уже слышал.

– Ну что, надо тебе показать Кремль. Чтобы пробрало.

– Меня и так уже достаточно пробрало. Давай быстрее покончим с этим.

– Нет. Сразу тогда дойдет, почему Красная Площадь именно так называется.

Михаилу уже было всё равно. По мере того как они выезжали на Кремлевскую набережную ландшафт сильно менялся. Ровные ампирные здания постепенно мутировали в угловатые бордовые кривые пирамидальные строения с многочисленными круглыми маленькими окошками, в которых иногда горел тусклый свет. Из земли прорезались черные металлические иглы и какое-то искривлённое красное подобие древесных стволов. Власову казалось, что это своего рода отростки гигантского чудовища, которое окопалось под землёй где-то в районе мавзолея И.В. Ленина. Михаил видел нечто подобное в Лагере.

– Вот блядь! – Владислав резко затормозил.

– Что? – поинтересовался Власов.

– Проход закрыли. У сволочей сегодня очередной пленум ЦК.

Власов взглянул в лобовое стекло. Он видел исполинские красные гранитные стены потустороннего Кремля. Въезд на Красную площадь преграждали гигантские черные металлические ворота и страж. Это высокое существо напоминало египетского Анубиса, его голова была только похожа на собачью голову, хотя на самом деле была куском черного металла.

Мент – ублюдок,

Государство – сука,

Я за дерьмо не пойду умирать,

А за мамин образ, за друзей рожи,

Мы за Родину будем погибать!

– Выключи это.

– Окей.

Владислав крутанул колёсико магнитолы.

Конец долгого и странного путешествия.

Они оказались на улице провинциального российского городка. Был тёплый безоблачный летний день. Власов испытывал чувство глубокого облегчения.

– Что ты сделал? – спросил Власов.

– Перенес нас в другой слой, – Владислав завел двигатель. – Надо бы колодец поискать.

Власов осматривался. Архитектура напоминала конец восьмидесятых. Михаил видел, как тётка вешала сушиться простыни на балконе. Между домами проглядывалась гипсовая статуя гимнастки, чернеющая от грязи и птичьих экскрементов. Машина наехала на яму, Михаил и Владислав синхронно подпрыгнули и ударились головой о крышу кабины.

– Ёпть! – Владислав замедлил ход. – Сплошное минное поле.