Грузно, тяжело, скрипя как половицы, старик шёл за ней следом. В руках он держал клубящуюся, ждущую своего часа смерть — только для неё. В пышущем коме ей виделись руки Бледных — костлявыми, узловатыми пальцами они жаждали дотянуться до своей добычи. Словно это хоть чем-то могло помочь, бестия взвыла.

Её когти вспороли сладкий сон, пробиваясь из собственного кошмара в чужую мечту. В ноздри тот же час ударил запах мокрой от пота шерсти, животного тепла. Взгляд жёлтых, внимательных, волчьих глаз, маленький волчонок игрался с черепом — вчерашней добычей. Сон, что она внушила тому оборотню — где есть только семья, охота, запахи и звуки. И бесконечная, безмятежная ночь.

Старик, словно возмездие мелькал отовсюду. Краешек длинного плаща за деревом, следящий взгляд из-за ближайшего куста, руки, готовые поймать и казнить беглянку за каждым углом. Невидимым и неведомым преследователем, он тащился за ней как на привязи. Когти вновь прошлись по ни в чём не повинному воздуху — чужая мечта забулькала, словно умирая. Плевать, думала счастливица, оборотня больше нет…

Комом грязи она обрушилась посреди большого, обеденного стола — запрыгали заботливо расставленные тарелки, покатились по полу кружки.

Никто и не обратил внимания: взгляды многочисленной родни были прикованы лишь к раскачивающемуся в кресле самодовольному старика. Дети — один другого младше копошились у ног, стремились влезть на колени, теребили за рукав в своих извечно бестолковых, малоинтересных просьбах.

Счастливица выкатилась в прихожую — и вовремя. Дверь заднего двора едва не слетела с петель от мощного удара. Старый чародей не спешил, но будто вопреки тому всякий раз оказывался у счастливицв за спиной. Он горазд был обратиться из встречного забулдыги, выползти из грязной лужи, отпихнув настойчивого кабаниса, соскочить с размалёванного мальцами забора. Рисунок оживал, вышагивал, приближался.

Как неотвратимость.

Как смерть.

Бестия нырнула в другую мечту, затем ещё в одну. Не ведая усталости от сидящего на её плечах отчаяния, она проникала в одно счастье за другим. Сказки — такие простые и незатейливые, для каждого своя, что старательно она вырисовывала своей еде, в одночасье оборачивались кошмаром. Старик стремился не только нагнать беглянку, но оставлял за собой чёрную полосу разочарований. Образы крошились, будто хрустальные графины при встрече с молотком, а счастливица чуяла, как тают её собственные силы. Чуяла — и ничего не могла поделать.

Старик тащил кляксу цинизма будто за хвост, и наивность, которой она стремилась заполнить всё вокруг, бежала в ужасе.

Под конец случилось страшное.

Очередная мечта лопнула, сошла на нет, а она вывалилась к порогу старого, полуразваленного и заброшенного дома. Лунный свет, дождь, обломки битых зеркал в подвальном прогале.

Она вернулась туда, откуда и бежала.

Оборачиваться не было смысла — она знала, что он стоит за спиной, но всё же не удержалась…

Голова чародея готова была лопнуть, что переспелый арбуз. Парня мутило как никогда раньше — он попытался встать на ноги, но тотчас же плюхнулся опять в мокрый песок. Непослушное тело молило лишь о мгновении отдыха. Рун же знал, что стоит ему дать слабину — и он провалится в сон. И возможно, что уже никогда не проснётся.

Ска стояла там же, где он и запомнил. Поникшая голова, открывшийся рот, безжизненные стеклянные глаза. Он прислушался и услышал мерное механическое жужжание в утробе стальной девы, успокоился. Не сломалась, лишь выключилась. Надо будет просто активировать её по новой — и всё.

Босые ноги мокро шлепали по песку. Чародей едва тащился, будто излишне ленивая улитка.

Он не сразу нашёл её взглядом. А когда нашёл — не поверил. Маленькая, скорчившаяся на земле фигурка больше походила на нелепую древесную корягу, чем на бездушную убийцу, нечисть и насылательницу морока. Словно ему удалось вытащить из неё всю мощь, что была в ней и лишить сил, она выглядела хрупкой и слабой, как никогда.

Буркала затёкших, усталых глаз уставились на него. Парню казалось, что он прочитает в них вопрос, упрёк, обвинение, но тщетно.

Так смотрят на пустое место.

Взять её на руки оказалось сложнее, чем он думал. Лёгкая и высохшая на вид, она показалась его рукам невероятно тяжёлой.

Он ждал, что в ней вот-вот пробудятся последние силы, что она захочет укусить его — хотя бы напоследок и побольнее. Вместо этого его, будто туманом, обволакивало её безволие.

Идти было трудно, устоять на ногах — ещё труднее. Последнего из Двадцати швыряло как крохотный шлюп в жутчайшую бурю. Ему можно было лишь расслабить руки, и девчонка сама плюхнется в ядовитую для неё воду.