Сердечный камень. Не узнать его в этой отполированной оглобле было затруднительно. Вот почему там, в Шпиле, он не спешил менять свой облик на звериный. Попросту не мог. Рун вспомнил, что Виска однажды рассказывала, как наказала одного из этих тварей тем, что отобрала у того возможность менять облик. Не этот ли самый сейчас сидел перед ним? Парень сглотнул при одной только мысли, что было бы, останься девчонка в Шпиле и что могли сотворить с ней эти чудовища.

— Где они все? Твои дружки. Где они? — Рун и сам не заметил, как его вопрос прозвучал едва ли не звериным рёвом.

Ситр улыбнулся, постучал самого себя по голове, словно предлагая ещё раз заглянуть в пучины его воспоминаний. Рун пошатнулся — возвращаться туда вновь ему хотелось меньше всего на свете. Но если этот поганец будет упрямиться и дальше — у него попросту нет иного выбора…

— Поменяемся? — вдруг клякнул ситр, потирая друг о друга озябшие руки. — Моя свобода, твоя правда. Меняемся?

Рун выдохнул, лишь на мгновение задумавшись над ответом. Ситр уже едва ли не плясал на одном месте, подыскивая слабое место в защите чародея.

— Кукла, — продолжил он. — Кукла стальная, кукла красивая, всем нужная. Много видела, много знает. Тебе тоже нужная? Меняемся?

И протянул широко расставленную ладонь, будто призывая ударить по рукам…

Она не шутила про игрушки.

Рун осторожно сел с ней за резной стол. Откуда в преисподней мебель, достойная залов Шпиля он даже не спрашивал.

Он представлял себе обиталище демонов мрачней, ужасней, громче. Юному чародею мыслилось, что повсюду перед собой он будет видеть безобразно вытанцовывающих бесов — проигранцев, забиранцев, врунишек и прочую нечисть.

Вместо какофонии из криков отчаяния и ужаса он слышал журчание ручья. Под ногами вместо истрескавшейся от немыслимого жара земли росла невысокая, полная утренней росы трава. Лепестки мягких, почти бархатных цветов укрывали собой землю — словно сама природа боялась, что обитательница этих покоев ступит на твёрдость земли босыми ногами. Бесовка принимала её заботу как должное.

— Мне рассказывали иначе, — сказал он, предвосхищая вопрос бесовьей матери. Словно застенчивая девчонка, она задержалась всего на одно мгновение, зажмурилась. Руну подумалось, что подойди он чуть ближе. и обязательно услышит, что она мурчит, как довольная кошка. Словно удивление чародея ей было слаще всего на свете.

Выдохнув. она оглянулась через плечо, будто спрашивая, что же такое ему рассказывали? Парень сглотнул.

Матриарх увещевала, что бесы, как низшие и подлейшие создания, живут среди грязи и нечистот. Что руки Бледных растут из стен, норовя схватить неприкаянную душу и утащить в свои чертоги. Что проигравшиеся, завравшиеся до талого мальчишки разве что не скопом валятся в огромный, бурлящий котёл — из которого не выбраться ни селянину, ни магу. И варятся там в страшных корчах до конца времён.

Помалкивал лишь старый Мяхар — говаривали, что кроме Матриарха он единственный из Двадцати, кто спускался в преисподнюю. Спускался и вернулся из неё — пусть и без хвоста главной бесовке, но до безобразия довольным. Глава Шпиля, впрочем, описывала это менее приятными эпитетами…

Злой сарказм отбивал чечётку на мозолях чародея — теперь, говорил он, единственным будешь ты. Последний, единственный, большая ли разница?

Рун не ответил.

Ска стремилась насмотреться впрок. Стеклянные глаза решили запечатлеть как будто всё и сразу. Сканировала, даже не испросив разрешения…

Бесовка нахально плюхнулась на свой трон — он был столь массивен, что посреди него она казалась некстати усевшейся там куклой. Бесстыдно расставив ноги, бесовья мать поерзала, принимая позу поудобней. И лишь через мгновение Рун заметил.

В чаше, на столе, что стоял по правую сторону от трона, были люди.

Крохотные, едва ли больше мизинца. В приглушённом полумраке личных покоев их можно было бы принять за точёные, самоподвижные фигурки.

Рун поначалу так и подумал, прежде чем бесовка не глядя вытащила одного из них — несчастный был обёрнут в лохмотья, из широко раскрытого рта доносился почти мышиный, неразборчивый писк. Разинув пасть, мать нечисти швырнула его себе в рот. Будто орех, будто конфету.

Клацнули острые зубы: зажмурившись, бесовка старательно жевала кровавую добычу.

Юный чародей не знал, что же он в конце концов испытывает. Отвращение? Омерзение? Тихий, скребущийся меж лопаток ужас?

Словно только сейчас заметив его взгляд, повелительница этих покоев встрепенулась.

Представление, понял чародей. Хочешь заловить беса — поставь среди поля шатёр скоморохов, долго ждать не придётся. Бесовья мать отчётливо желала ему показать его будущую судьбу. Ведь неловкий страх, застывший на лице будущей жертвы — лучше любого деликатеса.