Мана щёлкнула, ударив последнего из Двадцати по пальцам, но ничего не произошло. Рун тотчас же выругался, краем глаза уловив, как склонившаяся великанша притворно сердится и грозит пальцем. Он не слышал её, но по губам отчётливо прочитал, что магия здесь — вне правил. А он ведь знает, что бывает с плохими мальчиками, что идут против устоев?

Разрубленная клякса неспешно стеклась в единую лужу — Рун знал, что ещё мгновение и она примет прежнюю форму.

Вторая перетекла ему за спину, извернулась от рубящего удара, больно ткнула парня в спину, едва не сшибив с ног. Её товарка, вновь целая и вытянувшаяся, довершила его падение; врезалась, придавив юного чародея к стене. Рун неосторожно вдохнул — гадкая и вязкая дрянь норовила залепить рот, нос, глаза и уши. Меч, выскользнувший из рук, заклацал по плитам пола.

Как же с ними бороться? Будь с ним его заклинания, так всего, что и требовалось, это окрасить несчастными стены и прижечь огнём. И с первым, и с вторым было туго.

Проклятье!

В игре, при должной доле удачи можно было выкинуть комбинацию и подружиться с противниками. Но, кажется, в этой партии, что затеяла бесовка, игровые фигурки должны были сами решать свои проблемы. С алчностью и азартом, властительница этих покоев сгребла кости для своего хода — не иначе, как рогатый с горбатым уже справились с уготовленной им напастью.

Трижды проклятье! Если он не управится как можно скорее, Ска пропустит ход. Нет ничего хуже в "замке" чем пропускать ходы…

Кляксы на мгновение замедлились, словно давая время чародею встать на ноги. Парень не замедлил этим воспользоваться: утёр рукавом лицо, отскочил от стены, словно мяч, выхватил из ниши факел. Кляксы грязевыми пятнами болтались, словно два болванчика. Надувались пузырями, будто готовили очередной неприятный сюрприз.

Рун ткнул факелом одному из них прямо в бурчащее маслянистое тело — огонь, вяло жующий промасленную тряпку с жадностью перекинулся на новую жертву.

Здравый смысл спешил одарить чародея тумаком — за поспешность и глупость. Вспыхнувшая клякса обратилась в живой поток пламени. Тая с каждым мгновением, словно свеча, она тем не менее бросилась в отчаянной атаке на чародея. Её товарка сторонилась пылающей сестрицы. А вот это уже на руку, подумал парень.

Пламя клочьями валилось наземь, оставляя на плитах пола лишь обгоревшие, жирные отметины. Огонь был беспощаден — он норовил укусить руки Последнего из Двадцати, лизнуть, будто леденец мягкую кожу, окрасить её волдырями ожогов. Летящие искры прожигали одежду.

Рун был стремителен, словно заяц. Не выпуская из рук факела он отвесил тыльной стороной ладони затрещину — клякса расплескалась, будто жидкий огонь. Кожа на перчатках съежилась от нестерпимого жара, в воздухе завоняло палёным.

Чародей не обращал на это внимания. Не обратил и тогда, когда огонь подпалил его плащ с краёв, зацепился за давно испорченную рубаху. Юного чародея интересовал лишь его клинок.

Мысль, родившаяся в голове толкала его на глупости. Что, спрашивал он самого себя, если ничего не выйдет, а это лишь пустая трата времени? Почему просто не подпалить вторую кляксу так же, как первую и выждать, когда она попросту сгорит?

Время — ответил ему старый Мяхар. Знаешь, сколько бесовка сделает ходов за это время?

Время — вторил ему мастер Рубера и замолчал: меньше всего на свете ему требовалось разъяснять, почему не стоит тратить столь драгоценные мгновения на ожидания.

Клинок легко лёг парню в руку — будто Вигк только и занимался тем, что стоял над душой кузнеца, заставляя подгонять рукоять под ладонь юного чародея.

Ставшая крошечной горящая клякса была уже не столь опасна. Пусть шустро, но всё равно недостаточно она ползла к чародею — парень затоптал её сапогом, закончив страдания.

Выжившая противница косилась лоснящимися буркалами на факел, обходя чародея стороной. Рун не знал, есть ли у неё глаза, но лелеял детскую надежду, что они у неё должны быть.

Выставив перед собой факел, он вдруг ткнул остриём клинка прямо в жирное тулово. Чернилами брызнуло масло. Рун исполнил клинком пируэт, загородился факелом — возжелавшая ответить на его атаку клякса тут же растеряла большую часть своего энтузиазма.

Словно умалишённый он бросился к ближайшей стене. Ему вспомнилось, как в детстве ему часто попадало — и от матриарха, и от Гитры, да много от кого за неровность почерка. Разобрать в той мазне, что он остриём клинка и прилипшим маслом намалевал на стене слово "друг" смог бы разве что безумец. Ожившая клякса была жуть как похожа на такого рода безумца. Не думая о такой ерунде, парень прижег чернила, заставив их едва ли не мгновенно высохнуть.

Слова на стене вдруг озарились светом, давая понять, что парень все сделал правильно. Ещё мгновение назад готовая утопить его в своих чернилах клякса встала, как вкопанная. Она качалась из стороны в сторону, ушей Руна касалось бульканье, а сама она разом забыла про былую враждебность. Парень облизнул высохшие губы и выдохнул: ему казалось, он слышит, как дрожа от неизбывного восторга хлопает в ладоши краснокожая дьяволица.

Стены, хранившие монолитную единость вдруг изменили самим себе — сквозь них шустро проступили очертания дверей.