Я сидел рядом с Катариной и думал. Просто думал, даже не зная, о чём. Я просто вспоминал.

Я пришёл в тот самым магазин, где мы были зимой, и положил его книгу на ту самую полку, на самое видное место. Я сфотографировал полку на фотоаппарат мгновенной печати. Я был уверен в том, что меня прогонят или даже арестуют, но мне было всё равно. Я озирался по сторонам, моя рука сама тянулась к книге, чтобы забрать её. Мне казалось, что весь мир в этот момент остановился. Меня не заметили, ну или попытались не замечать.

Весь оставшийся день я бродил по городу и вспоминал самые лучшие моменты с самым лучшим человеком в моей жизни: наше знакомство, нашу мантру – «Мечты не должны быть погребены под слоями сомнения», нашу первую встречу с Аннабель, как он подарил мне этот галстук и разочаровался в этом подарке, как я бинтовал ему руку, как он танцевал у меня дома, как мы дрались из-за того, кто же будет спать на кровати, как он раздавал мне советы о том, что делать, что говорить Аннабель и всё такое…

Я вспоминал его последние слова, его последний звонок…

Спустя 5 лет перед своей свадьбой я положил на могилу Малкольма приглашение на свадьбу. То самое, серое с чёрными и белыми геральдическими лилиями.

– Я сдержал своё обещание, Пэрриш. Ты же придёшь? – я был взволнован, – Конечно же, ты придёшь. Всё сделано по твоим советам – от приглашений до галстуков. Вот только… я не умею завязывать галстуки до сих пор, прости меня… Я люблю тебя, Малкольм. Я люблю тебя.

Каждый раз я надеялся увидеть его. Как привидение, как игру воображения – неважно. Просто увидеть, просто прикоснуться.

– А что же Аннабель? Где она сейчас?

– С ней всё хорошо, она по-прежнему прекрасна, как и 28 лет назад. Спустя пару недель после похорон, миссис Пэрриш ушла от мужа, обвинив его в смерти сына, а бизнес мистера Пэрриша рухнул. Этого удара он не выдержал. А вот миссис Пэрриш жива до сих пор, но живёт она где-то очень далеко. Декстер и Катарина постоянно в разъездах, ведь Пэрриш-средний занят военной карьерой. Так что, теперь могилу Малкольма Пэрриша посещают лишь трое: я, моя жена Аннабель Говард, в девичестве Отис, и наша дочь Элиза.

Однажды Элиза увидела фотографию Малкольма в моём школьном альбоме.

– Папа, это тот самый Малкольм Пэрриш? Какой же красивый… – тогда она заплакала, я обнимал её крепко-крепко, – Почему он так рано погиб, папа?!

– Иногда мне кажется, милая, что в тебе его душа. Такая же чистая и светлая. И у тебя веснушки!

– А представь, каким он был бы сейчас… Папа…

Я не мог ей отвечать, мне было слишком больно. Я никогда не рассказывал ей про Пэрриша многого.

– Мам, а ты? Кем он был в твоей жизни?

– Знаешь, доченька, – жена уводила Элизу подальше, когда видела, что я на грани очередного срыва, – Если бы не он, мы бы с твоим отцом не познакомились.

– Он нравился тебе, мама?

– Твоя любознательность… Нет, не нравился. Мне нравился твой отец, а особенно его всегда растерянное выражение лица.

– А Александр? Он какой? – она говорила о сыне Декстера и Катарины, Александре. Юноша был военным, как и его отец.

Во время одного из редких возвращений четы Пэрришей на родину, мы собрались вместе. К превеликому счастью моей дочери, Александр оказался очень похожим на Малкольма: те же широкие густые брови, то же квадратное лицо, та же причёска. Только Александр был бледней, выше и крепче, как Декстер.

– Oh mein Got, Elise! – колдунья-Катарина рассмеялась, увидев раскрывшую рот от удивления Элизу.

– Я уже чувствую свадьбу, друг мой, – шепнул мне Декстер, подмигнув.

В день рождения Малкольма я пришёл к нему.

– Здравствуй, друг… Совсем скоро мы станем официально роднёй… Не верится, правда? Ты бы видел мою дочь, когда она увидела Александра! Вы похожи. Очень. Она скорбит по тебе, как и я, как и Аннабель. Вот только она совсем тебя не знала, и Элизе от этого лишь печальней. Я представляю, как ты говорил бы ей: «Элиза, милая, ради всего святого, не называй меня Малкольм» – и смеялся… Она такая же светлая, как и ты. А знаешь, Мал… Пэрриш, вы с Александром переняли мягкость внешности твоей матери. Декстера это как-то обошло стороной. Это будет третья свадьба на твоей памяти, даже не верится. Я чувствовал твоё присутствие 24 года назад, я… до сих пор не умею завязывать галстуки, прости… Тогда я попросил Катарину о помощи и был таким же красным, как и тот галстук, что ты подарил мне.

Я говорил долго, очень долго, пока на моё плечо не легла рука дочери. Она мягко улыбнулась мне и присела рядом, положив на могилу букет и красивый конверт с приглашением на свадьбу.

– Папа… Я могу?..

Я молча встал и ушёл. Я слышал лишь обрывки фраз моей девочки, а на мои глаза наворачивались слёзы. Мне хотелось упасть на траву и разрыдаться, как тогда… когда мне позвонили и сказали о трагической гибели моего лучшего друга. Меня сдерживало только элементарное желание не быть сопляком в глазах уже взрослой дочери. Но я не смог. Я не смог сдержаться. Я рухнул на землю, захлёбываясь слезами, и подполз к большому дереву, чтобы опереться на него спиной. Из моих глаз катились слёзы, я кричал, срывая глотку, постоянно повторяя: «Нет! Почему?!». Мне было больно, просто больно, и ничего более. Когда во мне уже не осталось сил плакать, когда виски сдавливала дикая боль, я открыл глаза, и на мгновенье мне показалось, что возле меня сидел он, Малкольм, и улыбался… Но нет. Конечно же, это была Элиза; дочь обнимала меня и плакала сама. А как мне хотелось в тот момент хоть на секунду увидеть Пэрриша. Ещё раз взглянуть в его огромные серые глаза над целым мостом из веснушек от уха до уха. Хоть раз улыбнуться в ответ на его широкую ассиметричную улыбку. Услышать, как он говорит мне: «Эй, Говард!» – так, как не может сказать никто. Я был готов отдать всё, что у меня есть, любые деньги, да даже свою жизнь.