– Мяу, – сказала ему Эль.

Кот неторопливо повернул голову, посмотрел так, что девушка немедленно почувствовала себя конченой дурой, отвернулся и принялся вылизывать… Ну что там коты обычно вылизывают?

– Сам такой, – обиделась таможенница и, захлопнув дверь, отправилась на кухню завтрак готовить.

Чего уж там? Раз разбудили в такую несусветную рань, то можно и оскоромиться, побаловать себя чем-нибудь вкусненьким, а потому строго запретным. Например, омлетом с грибами, жирной ветчиной и сливочным соусом. Чем плохо? Ну, кроме жутко неприятной особенности этой самой ветчины оставлять после себя не только послевкусие, но и лишние складки на боках.

Мокрый, прямо-таки ледяной нос ткнулся в локоть, когда Эль взбивала. Такой подлости она, конечно, не ожидала, а потому едва миску не упустила.

– Джастин! – рявкнула таможенница, пытаясь одновременно жонглировать тарелкой, венчиком и поймать ногой упущенную с испугу тапку. – Сколько раз тебе говорить, чтобы в таком виде в кухню не являлся?

Чёрный огромный, холкой как раз по пояс Эль, пёс вывалил лиловый язык, искоса посмотрел на следы, цепочкой мокрой грязи чернеющие от порога – разве что плечами не пожал. Бочком отошёл на пару шагов, поустойчивее упёрся всеми четырьмя крепкими лапами и хорошенько, с чувством тряхнул шкурой.

– Джастин! – взвизгнула Эль, безуспешно пытаясь защитить рукавом халата миску с яйцами.

Конечно, ничего у неё не получилось. Шуба у грима[3] была на зависть: длинная, с густым подшёрстком, да ещё успевшая за ночь основательно подмокнуть, собрав на себя кладбищенскую росу. В общем, таможенница теперь тоже от макушки до пяток мокрой стала. И, кажется, не меньше Джастина псиной воняла.

– Ну и готовь завтрак сам! – обозлилась Эль, плюхая на стол миску с яйцами и чёрными, как пиявки, шерстинками.

Грим распластался по полу ковриком, положил острую морду на передние лапы, умильно глядя исподлобья, собрав бровки домиком.

– Не поможет, – мстительно заявила девушка. – С тебя омлет и свежие булочки. Где ты их возьмёшь, меня не интересует. Не ублажишь моё высочество, спать будешь в будке.

Пёс, конечно, ничего не ответил, только вздохнул обречённо, закрыл глаза. Кажется, ещё чуть-чуть и он бы слезу пустил. Но таможенник на то и таможенник, чтобы обладать холодным сердцем и непреклонной волей. В общем, Эль ему разжалобить не получилось. И спихнув на ближнего докучливую обязанность баловать себя вкусненьким, девушка с чистой совестью в ванну отправилась.

Но, конечно, и помыться спокойно ей не дали. Спокойствие – вещь вообще относительная, а в этом доме оно совсем не водилось. И попытки его привить оканчивались полным провалом, не приживалось. Правда, тётушка говаривала, что, мол, каков хозяин таково и хозяйство, но в данном случае Эль ей не очень-то верила. Себя она полагала человеком разумным и выдержанным, к бардаку несклонным. И понятия не имела, почему он буквально липнет к ней.

Не успела она мыльную пену смыть, как в дверь ванны начали ломиться с энтузиазмом купидонов, а, может, даже и большим. Ну а таможеннице осталось лишь одно: вздохнуть и открыть. Во-первых, такой деликатностью здесь обладал только один житель, а, во-вторых, житель этот в порыве энтузиазма запросто мог вынести створку вместе с косяком. Правда, полотенцем Эль всё-таки прикрылась.

– Ты чего тут делаешь? – Влетевшая Аниэра замахала руками, как ветряная мельница, пытаясь разогнать клубы горячего пара.

– Сажаю картошку, – честно призналась Эль, ладонью протирая на запотевшем зеркале «окошко».

– Ну и дура, – привычно прокомментировала вампирша, плюхаясь на низенькую, странной формы табуретку, и едва мимо не промахнувшись. – Кровь старого девственника! Кто это сюда приволок?

– Ты.

– А зачем?

– Сказала, для педикюра, – пояснила таможенница, расчёсывая волосы.

Дело это было непростое, многотрудное, даром что ни кудрявостью, ни особой пышностью её шевелюра не отличалась. Видимо, в предки Эль всё-таки затесались кентавры. По крайней мере, только лошадиные гребёнки у неё выживали, нормальные щётки мигом обламывали зубы о гриву таможенницы, причём совсем не фигурально.

– Как ночь? Удалась? – поинтересовалась Эль, пристально рассматривая отражение Аниэры.

– Да нормально, – без особого энтузиазма отозвалась вампирша.

Но глаз не прятала, не отворачивалась и никаких следов преступлений на её лице не отражалось. Или что там следы должны делать? Проступать? В общем, ничего такого Эль не разглядела. Обычная физиономия, прекрасная даже в таком варианте: с тёмными кругами под глазами – от недосыпа и осыпавшейся туши; с чуть размазавшейся фиолетовой помадой; сероватой, по причине всё той же усталости, неумеренного потребления горячительных напитков и свободной от обязательств любви, кожей. В одном ухе три серьги, в другом пять, в губе колечко, в ноздре тоже, на руках цепей больше, чем у каторжника. Короткие волосы с лиловыми прядками на макушке торчали гребнем. Выбритый висок темнел шипастой розой татуировки. Шикарная грудь едва не вываливалась из кожаного корсета.

Старшая дочь Властелина. Гордость дома и надежда рода. Кра-со-та.

Впрочем, ей – Эль – такая красота как раз и досталась по причине её – красоты – горячего нежелания быть дочерью, гордостью и надеждой и не менее горячей любви к увеселительным заведениям Рагоса.

– Око опять дурит. – Таможенница подняла с пола безнадёжно испорченный, щедро покрытый собачьей шерстью халат, и бросила его обратно. – Заявило, что оно в меланхолии. А вечером амулеты Пропуска оборотня обзвонили. Бедолаге пришлось до белья раздеваться.