11 июля. Мы решили сегодня устроить маскарад. Катя одела мамино длинное платье, сделала прическу, а я одела Борин костюм и в длинных брюках была похожа на молодого человека. Боря и Алеша одели наши платья, шляпы и стали хорошенькими девочками, на которых без смеха невозможно было смотреть, особенно на их походку и движения. В таком виде мы решили погулять по селу и навестить наших знакомых. Впереди шли за руку две девочки, а я вела под руку Катю, с папироской во рту, занимая ее разговорами. Моя дама была не только мила, но очень хороша в мамином платье, которое к ней шло, и я любовалась ею. Девочки же, идущие впереди, были бесподобны: все время ссорясь между собой и о чем-то споря, они махали руками, толкая друг друга. И, глядя на них, не смеяться было невозможно. Деревенские женщины, встречаясь с нами, изумленно смотрели нам вслед, о чем-то перешептываясь, а девчата выскакивали из ворот и провожали нас долгим любопытным взглядом. Чем дальше мы шли, тем больше нас окружала толпа ребятишек, которые следовали за нами. Когда мы приходили к знакомым, они сразу нас не узнавали и встречали с недоумением, а когда узнавали, то поднимался страшный смех.

После обеда пришла Фомина и позвала нас с мамой пойти в лагерь. С нами пошли супруги Гордейко. Мы с Катей одели свои лучшие платья, а светлые туфли несли в руках. Шли мы самой кратчайшей дорогой. Чета Гордейко – забавная пара, к тому же они всегда ссорятся друг с другом, говоря колкости и не оставаясь в долгу друг у друга. Сам бы Гордейко был не прочь поухаживать слегка за нами и весело с нами посмеяться, но жена достаточно ревнива, и за это ему бы хорошо влетело; на всякий случай он осторожен. Всю дорогу они без конца ссорились из-за всякого пустяка, перебрасываясь соответствующими комплиментами, и мы, смотря на них, не могли не посмеяться. Елена Михайловна заставляла мужа нести на руках маленького сына, и они об этом долго спорили. Около одного небольшого болота мы застряли. Через ручей было переброшено два тонких деревца, по которым все благополучно перешли на другую сторону. Но Елена Михайловна запротестовала, боясь дальше идти, и они снова начали спорить, а мы, слушая, как Гордейко изощряется в своем остроумии, высмеивая собственную жену, хохотали. Наконец он нашел два дерева, с трудом свалил их в воду, и Елена Михайловна перебралась на нашу сторону. Дальше мы пошли по сокращенной дороге, ведущей к лагерю, но никто точно не знал ее, кроме Фоминой. Однако, пока мы возились с переправой, Фомина далеко ушла от нас, и мы пошли наугад. Гордейко продолжал нести на плечах своего сына, который всю дорогу кричал «хочу к маме», а папа его утешал: «Не плачь, твоя мама никуда не денется, она не пропадет, а если бы и пропала, то плакать не будем, другую найдем получше». Подошли снова к болоту, в котором много гадюк, и долго спорили, пока уговорили Елену Михайловну, не боясь, перейти по бревнам, брошенным через топкие места. Перед самым лагерем мы в ручье вымыли ноги, одели чулки и туфли. В лагере нас встретил Фомин и повел в столовую, по дороге показав папину палатку. Лагерь мне понравился. Он в лесу, всюду чистота, среди густой зелени деревьев белыми пятнами мелькают палатки. Ровные, усыпанные желтым песком дорожки, клумбы с цветами, красивый ленинский уголок в сквозной беседке с резьбой и вокруг посаженными цветами. К нам подошел папа, и мы пошли на коновязь посмотреть папину лошадь Пьеро. На ней ездил наш наездник всеми аллюрами и даже скакал через барьер. Папа осенью обещал мне дать на Пьеро покататься. В столовой мы с папой и Фоминым обедали, а потом сидели у папы в его палатке и поиграли в крокет. Домой возвращались вечером в повозке вместе с Лисицким и командиром Жаровым. По дороге к дому встретили жену Жарова, она шла его встречать. Мы ее посадили в повозку и познакомились с ней. Ее зовут Шурой, ей 18 лет, она приехала из Ленинграда, славная, и совсем девочка. Жаров женат на ней в третий раз. Мама с Фоминым приехали домой раньше нас в экипаже.

Вечером, когда было совсем темно, к нам пришла Сергеева [105] в украинском костюме, и мы ее вначале не узнали. Катя тоже достала украинский костюм у дочери нашей хозяйки, одела его, и он очень к ней шел. Я одела Борин костюм, и мы пошли по дороге встречать папу, который должен был ехать из лагеря. Ночь была светлая, лунная. Вскоре появился экипаж, и, когда он поравнялся с нами, Сергеева крикнула: «Товарищи, пидвезить нас трохи до хаты, бо мы дуже заморились». Папа сказал: «Наверно, это пьяные бабы, оттого они такие смелые», – а ехавший с ним Фомин крикнул: «Сидайте, дивчата, мы добре подвезем». Катя засмеялась. «А вот почему Боря с ними здесь?» – сказал папа, приняв меня за Борю. Мы пошли, смеясь, дальше, а они, ничего не поняв, поехали домой. Приехав, папа спросил маму: «А где твои дети?» – «Как где? Гуляют, конечно», – ответила мама. – «Хорошо гуляют, шляются по селу с пьяными бабами, я их сейчас видел. Они приставали к нам, чтоб мы их подвезли». Мама засмеялась и объяснила, что никаких там пьяных не было, что там все свои. Когда мы вернулись домой, у нас сидел Фомин и хохотал, смотря на нас. Весь вечер он любовался Катей, которая была хорошенькой украинкой в этот вечер. Под конец он заявил: «Эх, жаль, что у меня нет украинского костюма, я бы его сейчас одел и пошел с Катюшей добре гулять».

13 июля. 12 июля праздновали именины папы. Погода в этот день была чудная, день был жаркий, и мы с утра, взяв большую лодку, поехали на остров купаться. К обеду к нам с папой из лагеря приехал Виктор Захарьевич Малыхин [106] , начальник штаба папиного полка, а позднее Жуков, командир батареи, молодой, веселый, симпатичный. Жена его с детьми была на курорте. Во время Гражданской войны она командовала эскадроном, была контужена в голову, получила орден Красного Знамени и пожизненную пенсию. Это женщина хрупкая и женственная; не верилось, что она такая смелая, мужественная, с большим волевым характером. Я ее видела, когда была в Днепропетровске, и она мне понравилась. За обедом, как всегда, пили мед, было оживленно и весело, был хороший обед с вкусным маминым пирогом и подарками от нас. К вечернему чаю пришли Сергеевы, Фомины, Гордейко, Мухины. Чай пили и ели мороженое, которое мы сами по очереди крутили. После чая Сергеев предложил покататься на лодке и с Борей пошел за веслами. Жуков взял меня под руку, и мы пошли к берегу. Катя шла с Фоминым и Гордейко, весело смеясь. Вечер был тихий, ясный. К берегу подъехали две лодки, в которых мы разместились. Я ехала в лодке с Борей, Алешей и Жуковым, а Катя – с Сергеевыми. Фомин и Гордейко с нами не поехали. Гордейко заявил, что обязанности отца и мужа ему не разрешают ехать, и вернулся к жене. Наши лодки медленно скользили по спокойной серебристой глади реки. На западе угасала красная полоса заката, на фоне которой чернели силуэты темных деревьев и на горе крылатая мельница. Когда угасла розовая полоска и мрак окутал небо и землю темным покровом, в небе заблестел серебряный месяц и вспыхнули огоньками звезды. По воде пробежала блестящая дорожка. Два весла медленно опускались и поднимались, и маленькие капельки воды, искрясь, стекали с весел. Все дальше от нас уплывал зеленый берег. Было приятно скользить по Днепру, смотря в звездное небо, отыскивая любимые созвездия, наслаждаясь полной тишиной и покоем угасавшего дня. Я расспрашивала Жукова о его жене, о Гражданской войне, и он много мне рассказал интересного. Когда мы вернулись домой, гостей уже не было. Жукову подали верховую лошадь, и он уехал в лагерь. Прощаясь, он приглашал нас чаще приходить в лагерь и шутил, обещая нас познакомить с молодыми, интересными, холостыми командирами, чтобы нам веселее было гулять по лугам и полям. В этот вечер Жуков снимал несколько раз меня и Катю и обещал привезти нам карточки. Мухин был красив в белом штатском костюме. Белая рубашка красиво оттеняла его загорелое лицо и голову с блестящими, черными, гладко зачесанными волосами; я втихомолку любовалась им, но я не раз замечала, что он и сам знает, что он достаточно красив, чтобы им можно было любоваться. Это чувствовалось в его движениях, проскальзывало во взгляде красивых голубых глаз.

15 июля. Мама и Фомина лечат зубы и ездят к зубному врачу в Старое. Мы с Катей уговорили маму взять нас с собой. Так как в экипаже места было мало, то Катя ехала на козлах, и временами по хорошей дороге красноармеец Кравчук давал ей вожжи и она правила парой лошадей, а обратно на козлах ехала я. Кравчук – украинец, и мы с ним всю дорогу балакали по-украински. Мы проезжали Святое озеро, в густом лиственном лесу. Оно большое, красиво расположенное среди развесистых старых деревьев, которые купают в нем мохнатые зеленые ветви, отражаясь как в зеркале, а на его поверхности растут нежные белые лилии, и чашечки их цветов тихо покоятся на широких зеленых листьях. В этом озере много водится раков и змей. Дальше начинается сосновый лес, в котором приятно пахнет хвоей, и весь он чистенький, усыпанный зеленовато-желтой хвоей. Мы видели совсем близко убегающего зайца, и пушистая белочка с пушистым хвостом перебегала по ветвям. В таком лесу в жаркий день дышится особенно хорошо. Наши лошади бежали мелкой рысцой, и жара почти не чувствовалась. По дороге мы заехали на хутор, где росло много вишен, и мы купили их на варенье, а дорогой утоляли жажду сочной ягодой. Домой вернулись к обеду, довольные своей поездкой. Боря на нас ворчал, что мы долго ездили, что без нас ему с Алешей было скучно. Это время я довольно часто каталась верхом на лошади Мухина «Лебеда» [107] с его ординарцем Пикусом.

20 июля. В лагерь сегодня прибыл командующий войсками Украины. Об этом мы узнали случайно, когда, придя на берег Днепра, увидели моторную лодку, в которой он приехал. Мы сели в лодку на берегу и решили наблюдать, что будет дальше. Спустя некоторое время мы увидели на Днепре вдали плывущий пароход, который быстро приближался к нам. Когда он был совсем близко от берега, матрос с помощью шеста выпрыгнул на берег и перебросил мостик, по которому сошел на берег капитан парохода. Оказалось, что по дороге моторная лодка села на мель и этот пароход вышел ей на помощь, но лодка справилась сама благополучно без помощи. Матросов на пароходе было мало, но они все были рослые, загорелые, чернобровые украинцы. Мне особенно понравился кочегар, выпачканный сажей, веселый, белозубый, смеющийся. После обеда, чтобы чувствовать себя свободней, мы с Катей одели украинские костюмы и, превратившись в «девчат», пришли на берег. Красноармейцы моторной лодки нас не узнали и, приняв за настоящих «девчат», усиленно нас звали покататься на лодке, перебрасываясь с нами украинскими словами. Когда они, наконец, догадались о нашем маскараде, то посмеялись и говорили, что мы «таки дуже гарны девчата». Вскоре пароход отплыл, а мы покачались на волнах от плывущего парохода на моторной лодке. Боря с Алешей побывали на пароходе.

Когда начало темнеть, на берегу показалось много экипажей и военных. Многие из них подошли к моторной лодке, а многие начали садиться в нее. В каюте зажглось электричество и все и всех осветило внутри. Мы с Катей, воспользовавшись тем, что были одеты украинками, не стесняясь, заглядывали в освещенные окна лодки. Я видела много знакомых из начальствующего комсостава, которые, приезжая в наш полк, не раз останавливались у нас. Наконец, лодка дала свисток, мотор зашумел и катер плавно понесся, рассекая воду и поднимая белую клубящуюся пену. Мы пошли домой. По дороге нас нагнал экипаж и красноармеец, задерживая лошадей, крикнул нам: «Яки гарны дивчата! Сидайте, я пидвизу до хаты». – «Та ни, вже темно, треба до дому, дякую», – ответила я. Он возражал, но когда я увидела ехавший экипаж папы и услышала новое предложение «пидвезти до хаты», я сказала: «Добре, пидвизить трохи, дуже заморились. Катря, сидай!» Экипаж остановился, мы сели и поехали домой. Всю дорогу мы смеялись с Посмитным [108] , который вначале нас не узнал.

22 июля. Вчера мы все ездили в Гусеницы [109] на призовую стрельбу. Выехали мы из дома рано утром, слегка моросил мелкий дождик, но было тепло. Папа из-за погоды не хотел было нас брать, но мы запротестовали. Все мы ехали на парной повозке, в которой было много сена, а сверху мама постлала рядно. Мухин и папа ехали с нами верхом. Я ехала в мужском костюме, спрятав платье в чемодан. Когда мы проехали деревню Кальное [110] , выехали за село, миновав болота, и въехали в сосновый лес, папа слез с лошади и пересел в повозку, а я поехала верхом на его лошади Нероне. Ко мне подъехал Мухин, и мы помчались крупной рысью вперед. Позади нас ехали ординарцы. Мы быстро обгоняли встречные повозки и долгое время ехали по смешанному лесу. Дождик давно прекратился, и утреннее солнце, выглянув, озолотило верхушки деревьев, но его лучи еще не проникали сквозь густые ветки, и в лесу было много тенистых уголков, в листве которых, не смолкая, пели птицы. Утренний холодок был приятен, и воздух особенно чист. С каждой минутой все выше поднималось солнце, разгораясь все ярче, и заливало светом радостно проснувшуюся природу, лаская ее теплотой. Но вот утренняя прохлада сменилась настоящим приятным теплом летнего дня, и день обещал быть жарким. Дорога была красива. На поверхности тихих, неподвижных болот, мимо которых мы проезжали, росли нежные, крупные цветы белых лилий, задумчивых и бледных. Болота были окружены лесом, иногда лес рос в самом болоте, и деревья отражались в воде. Появились болота, поросшие кустарником, который постепенно переходил в густой зеленый лес, где стояли тонкие белоствольные березы с узорчатой листвой и росли молодые крепкие дубки. Дальше мы проезжали сказочный лес, в котором деревья росли в зеркальной воде, отражавшей все сплетения веток, а в просветах в воду смотрелось голубое небо. Так четко и ясно было отражение, что, казалось, лес растет без корней своими верхушками, опрокинутыми в воду. В этом лесу было много необыкновенного, и меня влекло вглубь неподвижных вод, где, казалось, таятся призрачные тени, полные чудес. Я думала, как было бы интересно очутиться здесь ночью, когда луна освещает все серебристым светом, и холодные лучи скользят среди темных деревьев, дрожа в воде, и небо усеяно звездами, и каждое упавшее дерево или могучие корни пней приобретают причудливые формы.

Конец ознакомительного фрагмента.