30 января. Это время не писала по многим причинам. Собиралась ехать домой, и мои вещи были уложены, но неожиданно заболела, очевидно, простудилась, сидя в классе при открытой форточке. Наши мальчики нажгли серы в классе, и Ада Филипповна [39] открыла форточки. Пришлось домой и в Москву послать телеграммы, что выеду позднее. Мария Ивановна очень заботилась обо мне, вызывала врача, была со мной ласкова, и я дала ей слово, как и маме, что буду беречься. Во время моей болезни приходил Сережа и развлекал нас с Катей тем, что много нам читал, декламировал сцену у фонтана «Бориса Годунова» [40] , читал «Русских женщин» Некрасова [41] .

7 февраля. 6-го я была здорова и собиралась выехать, но ко мне приехал дядя Миша и привез телеграмму из Москвы от тети Таси [42] , которой писал папа, чтобы в Москве меня задержали, так как в Днепропетровске [43] у них в квартире [44] заболел мальчик скарлатиной. Пришлось свою поездку снова отложить.

9 февраля. Каникулы прошли быстро и весело со школьными вечерами в кругу юношеской компании. Теперь в школе начались занятия, и много времени отнимают уроки дома и уроки с мисс Робертс [45] . Я даже не могу в своем дневнике написать все, что хочу, и мало пишу стихи, хотя в голове часто слагаются рифмы. Ко мне подошла Катя и позвала с ней пойти в кино, куда Миша принес билеты.

15 февраля. Снова берусь за дневник. Вчера заболел Алеша и, как выяснилось, скарлатиной; нас с Катей Мария Ивановна изолировала в отдельную комнату. Мне жаль Алешу, и я за него волнуюсь. В школу нам с Катей запретили ходить. Все это очень неприятно и, главное, нечем помочь. Сегодня я дала телеграмму папе, а вечером пришел ответ, чтобы я немедленно ехала домой.

24 февраля. Вот я и дома. Начну писать по порядку. Когда я уезжала из Детского в Ленинград, меня провожали Мария Ивановна, Катя, Павлуша, Боря и Миша. Катя, Боря и Миша поехали со мной в Ленинград, и там на Октябрьском вокзале меня встретил дядя Миша. Вечер был морозный, лунный, и я гуляла по платформе с провожающими. Усадив меня в вагон, дядя Миша распрощался со мной и ушел. Прощаясь с Катей, я крепко ее поцеловала, Мишу тоже, а Борю нет. Поезд тронулся, и в окне вагона замелькали бегущие за поездом Боря с Мишей. Молодая пассажирка, сидящая рядом, заметила: «Ваши провожающие, пожалуй, так добегут до Москвы».

Утром я была в Москве, и на вокзале меня встретила Леля. Мы с ней сели в автобус, и она меня повезла к себе. Дорогой я рассматривала Москву, которую мне давно хотелось посмотреть. Меня сразу охватила кипучая жизнь столичного города. Перед глазами мелькали улицы, быстро пробегающие автобусы, такси, и звенели проходящие трамваи. По дороге мы заехали с Лелей к ее маме – тете Лизе [46] . Она живет в небольшой комнате со своей бывшей прислугой Софьей, которая когда-то часто держала меня на руках, когда мы с мамой у них жили в этой квартире. Тетя Лиза маленькая ростом, полная, очень просто одета, с белой косынкой на голове. Теперь она не похожа на нарядную тетю со «страшными черными бровями», какую я видала в раннем детстве. Она, как и воронежская бабушка [47] , ушла в религию. Я видела и дядю Сашу [48] (ил. 5) с тетей Юлей [49] , они за это время постарели; квартиры у них нет, и они живут под Москвой на даче у родных тети Юли. Оба служат, но зарабатывают мало и живут неважно. Тетю Тасю я нашла сильно изменившейся. Она очень худа и все время стонет. Ее раковая болезнь развивается, и, видно, ничто ее не спасет. Мне вспомнилось, как еще недавно в Батурине [50] , гуляя с нами, она много рассказывала о себе, вспоминая свое детство, юность, и говорила о своей работе. Познакомилась я с ее мужем Алексеем Ивановичем, который хорошо играет на скрипке; он кончил консерваторию в одно время с Собиновым [51] . В Москве я пробыла два дня. С тетей Юлей осмотрела Кремль, мавзолей Ленина, Красную площадь, храм Василия Блаженного, Москва-реку, была и на Театральной площади, обошла главные улицы города. Русской стариной веет от церквей с золотыми куполами и кремлевских стен, вспоминаются исторические события, связанные со старой Москвой. В настоящем заметно, как Москва меняет свой облик, обновляясь в своем быстром росте. Всюду вырастают большие дома, расширяются улицы, приобретая столичный вид. Вечером с Лелей и ее мужем Костей [52] была в кино и там слушала джаз.

Ил. 5. Александр Иосифович Знамеровский. До 1917 г. Москва

На другой день все были заняты, Леля была не совсем здорова, а мне очень хотелось посмотреть Третьяковскую галерею, и я начала уговаривать тетю Тасю отпустить меня одну. Тетя Тася нарисовала план и рассказала мне дорогу.

Когда я поднималась по лестнице музея, мне не верилось, что вот я сейчас увижу давно знакомые мне по открыткам и журналам полотна картин. Так долго я об этом мечтала!

Возможно ли передать свое впечатление от всего мною увиденного? Здесь слова бессильны – это можно понять только сердцем и почувствовать, насколько гениален человек в своем творчестве.

В Третьяковской галерее я оставалась, пока ее не закрыли, но разве я могла все осмотреть, как мне хотелось? Для этого было слишком мало времени.

Приехав к тете Тасе, я поделилась с ней своими впечатлениями. Вечером с Алексеем Ивановичем была в Большом театре, который восхитил меня своим великолепием, золотой отделкой и напомнил мне наш Мариинский, только не голубой, а красный. Мы смотрели балет «Красный мак» Глиэра [53] . Великолепная постановка, оригинальная, красочная, в китайском стиле.

На другой день я была у Лели и вечером поехала домой. На вокзал меня провожал дядя Саша. Папе дали телеграмму о моем приезде. В Синельниково [54] у меня была пересадка, но я не была уверена, что меня встретит папа. В вагоне попутчики были симпатичные, и один из них угощал меня по дороге яблоками и приносил чай. В Синельниково приехала я ночью и, выйдя из вагона, увидела папу. Я так обрадовалась, что сразу не могла говорить от радости. Мы 5 часов просидели на вокзале, ожидая поезда. Пили чай и разговаривали и только утром поехали в Днепропетровск.

28 февраля. После небольшого перерыва снова взялась за перо. Когда я ехала с папой с вокзала в трамвае, который бежал по широкому проспекту между улицей и бульваром, обсаженным деревьями, а с другой стороны перед моими глазами мелькали большие дома с витринами магазинов, я не ожидала, что это такой большой город. По сторонам бульвара, который тянется от вокзальной площади до главной улицы, далеко поднимаясь в гору, широкие тротуары, вдоль которых бегут трамваи. Выйдя из трамвая, мы остановились на углу перед большим красивым домом на главном проспекте и, войдя в подъезд, поднялись по лестнице на третий этаж. К нам навстречу бежал с громким лаем Пушок, а за ним Боря, радостно говоря своим ломающимся голосом, переходящим часто в баритон. Один поцеловал меня, а другой усиленно лизал мне руки, прыгал вокруг меня. Я радостно смотрела на Борю, но он теперь не был похож на прежнего Борю. За это время он вырос, стал выше меня, в длинных брюках, и не хорошенький мальчик, а подрастающий юноша, говорящий как молодой петушок. В комнате меня встретили мама и бабушка [55] . Мне было хорошо, и я сразу не заметила, что в столовой праздничный стол накрыт, на нем стоит корзина белых хризантем, убранная белыми бантами, и много вкусных, моих любимых, пирогов и печений. Кроме закуски на столе стояла бутылка вина, а перед моим прибором лежали для меня подарки: духи, книжка и на моей тарелке букетик фиалок. Когда я села за стол, папа налил всем вина и поздравил меня с моим 16-летием, пожелав мне в дальнейшей жизни сохранить хорошие качества сердца и развить свои способности. Мама, надевая мне на палец золотое колечко, сказала: «Пусть это колечко принесет тебе счастье и радость в твоей жизни. Это подарок тебе от меня и Бори». Давно, еще когда мне было 10 лет, Боря в Киеве нашел запонку. Она оказалась золотой и с выпуклым гранатом. Мама добавила к ней золота и сделала кольцо, которое берегла до моего шестнадцатилетия. Я одела его теперь с невольным ощущением, что это талисман. Ведь гранат надо носить на счастье родившимся в январе. А этот еще и находка!