— Можем отлить велку збрань, княже, — втюхивал мне идею осадной артиллерии чех.

— А на что? Нам орду в поле посечь надо.

— Так потшебуете тарасницы, возилки, на дву колех.

Оказалось, легкая полевая артиллерия в европах уже есть, но все увлекаются тяжелой. Чуть ли не каждый властитель требует построить ему бомбарду (те самые вомвардизы, за которые ратовал Кассиодор) максимально большого размера. Да, но нет — начнем пока с малых калибров, с каменного дроба, отработаем технологии, набьем руку и только тогда примемся за стенобитные орудия.

Тем более, что гуситская идея вагенбургов отлично ложится на потребность в мобильности и стойкости против наскоков кочевников. Помнится, у стрельцов было нечто похожее под названием «гуляй-город», вот и внедрим пораньше. Артиллерию же будем делать легче и подвижнее — одна лошадь тянет пушку, другая повозку с зарядами и справой, вот и весь поезд.

Застывшая до каменной твердости земля, засыпанная не в первый раз снегом, дрожала от множества конских копыт — из-за перелеска выметнулись своры хортых собак, следом доезжачие, и погнали матерущего волка. Тот еще чаял уйти, огрызался на ходу, но цепь загонщиков уже выехала навстречу.

Свист, крики, ржание, лай, хрип!

Рядом Волк хищно скалился, отчего рубленое лицо с сизо-красным шрамом еще страшнее, и разбойно свистел, вздымая плеть-свинчатку. Вот он пусть и валит зверюгу, а я обожду, охотник из меня так себе, исключительно по обязанности. Ну разве что еще промчаться верхом на Скале, чтобы ветер в ушах свистел, а вот с холодняком на хищника выходить — извините, слабоват.

Тем более у нас тут две основные причины смерти — нутряной почечуй и медведь задрал, вот и хочется уполовинить шансы старушке с косой. Особенно после той охоты, где меня забодала корова. Лесная такая, лосем называют. Я-то поначалу еще пыжился, пытался соответствовать принятому тут образу князя — воин, охотник, орел шизопузый...

Тогда на меня сквозь осинник ломанулась громадная горбатая туша, я изрядно перетрухнул и в первые мгновения даже не понял, что это. Мало ли, времена древние, вдруг лешие да кикиморы реально существовали, просто до эпохи пара и электричества не дожили? Но секундой позже услыхал храп и скорее почуял, чем увидел, что собаки вцепились в ноги и уши зверюги, но полутонную тушу это не остановило. Оставалось уповать на крепость копья, да на то, что соратнички не бросят князя в противоборстве с разозленным быком, которому что меня порешить, что елку объесть — все едино. Рога здоровенные, копыта острые, даст по башке и поминай как звали, лоси даже крепкоголовым медведям лбы прошибали.

Вот такая животина на меня и выскочила, да Волк успел упереть рогатину в землю и прижать конец ногой, уставив рожон встречь бычаре. Лось мотнул башкой со страшными рогами и сбросил с себя одного из псов — похоже, вместе с откушенным ухом.

А дальше у меня опять замедлилось время и я видел кадр за кадром и как собака отлетает в сторону, и как у Волка поехала рогатина, и как бык, выдергивая длинные ноги из снега, нависает над Волком, и как я, не помня себя, тычу зверя копьем в бок и отстраненно понимаю, что это живая плоть и что надо давить, чтобы достать сердце...

Как там Волк извернулся, не знаю, но лось упал, выбив у меня из рук копье, а молочный братец выхватил нож, вцепился лосю в могучую шею и ткнул несколько раз наугад.

Лось хрипел и молотил копытами, пытаясь встать, я заторможенно соображал, что подойти к нему можно только со спины и кинулся обходить, держась подальше от смертоносных копыт и рогов, но тут выскочил Ваня Гвоздь и пырнул лося длинной рогатиной, а затем и Васька Образец широким охотничьим копьем докончил дело.

— Здоровый... — потрясенно оглядел тушу Васька.

— Кровищи то сколько, — обалдело вякнул Гвоздь, видать, тоже бравший лося впервые, — Волка, эвон, всего окатило, как с ведра.

Они без умолку говорили, а я, опасливо косясь на последние судороги лосиных ног, доковылял до братца и помог ему встать и

— Кочка, — выдохнул Волк.

— Какая кочка?

— Под снегом, рогатина съехала, не удержал...

Со всех сторон набегали ближники, собаки рычали, чуя острый звериный дух, и норовили ухватить лесного великана за мясистую губу. Волк в каше из снега, хворостин и крови искал нож, а я добрел до местечка почище, пробил рукой наст, зачерпнул и размазал по лицу ледяное крошево, мигом потекшее за ворот.

Вот тогда-то, под рев охотничьего рога, сзывавшего загонщиков на добычу, я и решил что ну его нафиг бодаться со зверем один на один, умом надо выделяться, умом, а не строкой в летописи «того года великого князя медведь заел, ничтоже не оставив».

Так что пусть травят, а я просто верхом прогуляюсь, посмотрю на чужую удаль и молодечество. Вон, Волк догнал серого и отмахнул тезке по черепу тяжелой плеткой — вот и все, нету зверя.

Потом мы веселой гурьбой доехали до усадьбы, выстроенной специально для таких вот охот под Переславлем, где нас уже встречали горячим медом да истопленной банькой. Жар и дубовые да березовые венички вышибли из тела всю усталость, заместив ее блаженной истомой и сидели мы с ближниками, попивая квас, кто малиновый, кто яблочный, а кто и простой, ловили носами последние нотки мяты и зверобоя из парилки, да слушали Ремеза, певшего нам былины.