— Зачем?

— Есть кое-что, что мне нужно сделать.

Маккоули уселся на каменную скамью и помахал в знак согласия рукой. Роберт вошел в башню и направился к лестнице, уверенно находя дорогу в темноте. Он, не останавливаясь, поднялся на самый верх и помедлил, только дойдя до двери, ведущей на вершину башни. Голубой свет месяца заливал каменную площадку.

Дело сделано. Созывается войско, долго вынашиваемые планы наконец начинают осуществляться. Теперь… теперь Роберт мог позволить себе вспомнить.

То, что было пять лет назад. Середина лета. Замок окружен малахи, переодетыми гильдийцами, грохот тарана, сокрушающего ворота, смерть Якоба, Дженн… Дженн, родившая сына, который не его… Проснувшийся в душе Роберта демон, бушующая колдовская сила и пламенное желание применить ее, постепенная утрата власти над этой стихией…

Нет, ничего не получалось. Роберт мог вспомнить свои поступки, мог вспомнить, как произнес Слово Разрушения, но заново все пережить, воскресить те чувства, что владели им пять лет назад, не удавалось.

Что ж, может быть, это и к лучшему. Нужно прогнать мысли о демоне, питающемся его отчаянием, неудачами и подавленным гневом. Слово Разрушения однажды сделало демона всесильным, но теперь он кормился лишь немногими перепадавшими ему крохами; каждый день, когда Роберт твердо держал его в узде, был еще одной победой…

Да. Мысли о прошлом лучше прогнать.

Но зачем он пришел сюда, если не ради того, чтобы обдумать все случившееся? Один, в безмолвии зимней ночи?

Ах, собственное притворное неведение было так приятно, так соблазнительно. Сколько часов провел он, сознательно отказываясь понять?

Конечно, всегда существовало оправдание. Превосходное оправдание, на которое можно было свалить все сложности. Ключ и пророчество, известное одному Роберту.

«Своей собственной рукой, Враг, благодаря силе, данной одному тебе, ты станешь разрушать. Спасая, ты будешь опустошать, уничтожишь то, что больше всего любишь».

На что похожа жизнь тех, над кем не тяготеет подобное проклятие? Могут ли они прожить свой век без разъедающей гнили, покрывающей все, чего бы они ни коснулись? Могут ли они работать, спать, сражаться и любить так, как им заблагорассудится?

Пять долгих лет — нет, гораздо дольше… Два десятилетия. И все равно в конце концов у него не осталось другого выбора, кроме объявления войны. Все попытки избежать противостояния одних люсарцев другим оказались безуспешны. Так, значит, пророчество в конце концов осуществится — просто потому, что он не сумел найти другого пути?

Нужно было предпринять что-то раньше…

— Думаю, вам было бы легче, если бы вы выговорились.

Роберт резко обернулся и обнаружил стоящего у него за спиной Эйдена. Лицо священника скрывала тень, руки были скрещены. Даже колдовское зрение не предупредило Роберта о его приближении.

— Я хочу сказать, — тихо и мягко продолжал Эйден, — что вы должны быть уверены в своем решении. Еще не поздно остановить события — но через день или два уже нельзя будет повернуть назад. Те, кто согласился примкнуть к вам, окажутся вне закона. Я не хочу, чтобы вы дали заверения мне; я хочу, чтобы вы чувствовали решимость сами. Вы должны верить в наше дело — иначе веры не будет ни у кого из нас.

Роберт со вздохом опустился на низкий каменный парапет, окружающий площадку.

— Даже меня иногда терзают сомнения, Эйден. Я не совершенен.

— Ну так почему вы все время говорите себе, что должны стать непогрешимым?

— Потому что я действительно должен избавиться от слабостей, иначе вся наша затея провалится.

— Этого не случится до тех пор, пока вы верите в победу.

— Ваш оптимизм совершенно беспочвен, — сухо усмехнулся Роберт. — Вы ничем не можете доказать столь нелепого утверждения.

— И все же я верю, что прав.

— Вот поэтому вы стали священником, а я — нет. Эйден молча подошел поближе.

— Я понимаю, вы не властны над своими чувствами, Роберт, но на самом деле все не так плохо, как вы думаете. Дженн, возможно, и не испытывает к вам ненависти.

Роберт быстро вскочил на ноги.

— Я же говорил вам…

— Вы никогда раньше не обращались со мной, как с идиотом, так не начинайте этого теперь. Я же не слепой.

Несколько долгих мгновений Роберт смотрел в глаза священнику, потом медленно повернулся и принялся разглядывать серую в лунном свете гладь замерзшего озера. Деревья на западном берегу стояли, как белые призрачные часовые. Роберт снова сел на парапет, и когда он заговорил, его резкий голос, казалось, разбудил те воспоминания, от которых он так хотел избавиться.