Шрифт:
— Чего вы от меня хотите, святой отец? Да, он бил меня и раньше — дважды. Как я могу ему помешать? Я его жена. Нет такого закона, который запрещал бы ему…
— Есть божественный закон!
— Ну да, он ведь такой благочестивый! — Дженн резко оборвала себя, потом снова вздохнула и виновато покачала головой. — Он… я… я не могу наложить на него Печать без его согласия, а он никогда на такое не пойдет. Если я воспользуюсь своей силой, чтобы остановить его, он убьет меня при первой же возможности. Если только ему придет в голову, что мать его сына — колдунья…
Отец Джон закрыл глаза и кивнул. Она была права, выбора не было. Он мог только поддерживать Дженн и надеяться, что после следующего избиения ее тело сохранит достаточно сил для выздоровления.
— Почему вы стали звать Эндрю?
— А я его звала? — Дженн нахмурилась, потом, вспомнив о случившемся, схватила отца Джона за руки. — Ичерн! Он отсылает Эндрю! Всего через месяц. В Мейр. Это же на другом конце страны! Я никогда больше его не увижу!
— Дженн, вы же знали, что рано или поздно такое случится, — мягко сказал отец Джон. — Конечно, вы будете с ним видеться…
— Нет! — вскрикнула Дженн, еще крепче стиснув его руки. — Вы не понимаете! Ничего подобного с Эндрю не должно случиться! Он же не… Он не сможет…
— Чего?
Губы Дженн шевельнулись, но не последовало ни звука. Постепенно она немного успокоилась.
— Эндрю будет колдуном.
— Но мое колдовское зрение не обнаружило в нем силы. Ему уже пять — если бы он обладал колдовскими способностями, это было бы заметно. Он слишком мал, чтобы уметь выставлять защиту.
Дженн покачала головой:
— Он это умеет. Я вижу в нем силу.
— Потому что вы — его мать?
— Да, потому что я — его мать.
— Но это противоречит всему, что нам известно о колдовстве!
— А со мной разве не то же самое? Когда я впервые попала в Анклав, Генри сказал, что я особенная, не такая, как все. Они никогда не сталкивались раньше с такой силой, как у меня. Разве нельзя предположить, что мой ребенок также отличается от всех?
Отец Джон высвободил руки, отошел к окну и молча закрыл створки, потом вернулся к камину и подбросил дров. В комнате постепенно начало делаться теплее. Адди вернулась с подносом, на котором стоял завтрак для Дженн, и снова ушла, чтобы принести еды отцу Джону. Когда дверь за ней закрылась, молодой священник наконец снова взглянул на Дженн.
— Но тогда вы должны знать, как вам следует поступить. В глазах Дженн блеснуло что-то, похожее на слезы, но на лице ее была написана несгибаемая решимость.
— Вы последите, чтобы никто не вошел в комнату, пока я буду говорить с ним? Мне никогда не удавалось одновременно и устанавливать защиту, и вести мысленный разговор.
Роберт седлал коня, когда до него в безмолвном лесу донесся ее голос. Не мягкий и нежный, каким он его помнил, а жесткий и решительный.
«Ты все еще поблизости?»
«Дженн? А разве ты думаешь, что смогла бы окликнуть меня издалека?»
«У меня нет времени на болтовню, Роберт».
«Где тебе нужно, чтобы я оказался?»
«Достаточно близко, чтобы встретиться со мной в Мейтленде через неделю. Ты сумеешь туда добраться?»
«Думаю, сумею. Только почему у меня должно возникнуть такое желание?»
«Потому что я передумала. Я встречусь с тобой в лесу к югу от поместья через час после заката».
Дженн исчезла так же мгновенно, как и появилась.
ГЛАВА 4
Болотистые низины восточной части Люсары в конце зимы лежали под снегом, как под пуховым одеялом, мягким и толстым. Холоднее всего бывало как раз перед рассветом, и Эйден не переставая жаловался: он слишком стар для таких игр; разве не мог Роберт найти кого-то еще, кто подошел бы ему в спутники? Эйден пытался заставить себя молчать, но не мог: причитания, казалось, были единственным способом окончательно не замерзнуть. Роберт в ответ, конечно, только смеялся.
Ехали они быстро: Роберт настоял на том, чтобы подниматься еще до того, как первые робкие солнечные лучи осветят небо, и скакать до темноты, когда лошади были уже готовы упасть от усталости. Как обычно, Роберт выбирал тропы, петляющие между многочисленными мелкими озерами; путники ни разу не приблизились ни к одному городу или деревне. Эйден знал: Роберт больше заботится о том, чтобы никто не узнал беглого епископа, чем о собственной безопасности. Если бы кого-то из них схватили, ни на какое милосердие надеяться не приходилось бы; да милосердие в Люсаре теперь и вообще — то нечасто встречалось…
По дороге им попадалось много — слишком много — нищих; они брели из одной части страны в другую в поисках работы, или пропитания, или хотя бы укрытия от снега. Мимо этих несчастных проезжали богатые купцы и землевладельцы, намеренно не видя той боли сирых и убогих, которая была ценой их собственного процветания. Первые годы различие между люсарцами и прибывшими вслед за завоевателем Селаром майенцами не было особенно заметным. Теперь же разорение одних и богатство других бросалось в глаза: если о каком-нибудь народе можно было сказать, что он придавлен пятой победителей, то это были жители Люсары.