***

Я почувствовал, как она отодвинулась от меня, когда утро наконец пришло, чтобы забрать у нас украденный момент, и я прикусил язык, чтобы не застонать.

Я знал, что принесет это утро: раскрытие правды и возвращение ненависти, которую она так сильно ко мне питала. Это была непрошеная агония, и прошлая ночь уже начинала казаться каким-то безумным, красивым сном, хотя я еще даже не открыл глаза.

Я прокрутил в голове несколько вариантов, которые у меня сейчас были. Я мог позволить ей уйти, открыть статью и вспомнить, кем она была и почему ненавидела меня. И я должен был этого хотеть. Я должен был радоваться ее падению, предвкушать унижение, которому она подвергнется, и надеяться, что это, наконец, сломит ее непокорность, которая доставляла мне столько гребаных проблем.

Но вместо этого мой язык потянулся к извинениям, которые я почти соблазнился произнести. Слова оправданий формировались на моих губах, пока я размышлял, сможет ли рассказ и попытка передать мои сожаления о том, что мы сделали, хоть как-то смягчить интенсивность того, что она будет чувствовать ко мне после этого.

Неужели я сошел с ума? Неужели я так сильно жаждал прикосновений Вега, что подумывал о том, чтобы просто извиниться и попросить прощения за план, за который еще вчера был только за?

Нам нужно было, чтобы она и ее сестра подчинились. Мой отец не позволил бы этому продолжаться долго. В каком-то смысле, это было милостью с нашей стороны — сломать их, вместо того, чтобы он сделал это сам. Я знал это. Я полностью верил в это. Так почему же я так переживал из-за осознания того, что после этого она больше не будет смотреть на меня так, как прошлой ночью?

Я мог слышать, как она извивается, ощущать ее движения на кровати, когда она слегка задела ее. У меня было чуть больше секунды, чтобы решить, что я собираюсь делать и как я собираюсь справиться с этой неразберихой, в которой оказался, но все, о чем я мог думать, это о том, чтобы притянуть ее обратно в свои объятия и украсть поцелуй, которого, как мы оба знали, я не заслуживал.

Я открыл глаза и посмотрел на нее в туманном свете утра, который проникал сквозь оранжевые тонированные окна, делая ее похожей на что-то вроде мечты, даже со спутанными волосами и скомканным вчерашним платьем, прилипшим к ее телу. Я хотел ее. Черт, я хотел ее так, как никогда ничего не хотел, и все же я знал, что это лишено всякого смысла.

Я перевел взгляд с нее на то, что она делает, и холодное, режущее чувство зародилось в моей груди, когда я понял, что она открыла ящик моей тумбочки, зажав в пальцах письмо, которое она не имела права читать.

Мой пульс заколотился от чего-то слишком близкого к страху. Я знал, что она увидит, и ненавидел то, как это отслаивает слой моей плоти, позволяя ей так легко взглянуть.

Список благотворительных организаций, в которые я жертвовал в последнее время, был практически признанием гнусной, поганой правды о том, что происходило за закрытыми дверями поместья Акрукс, и я чувствовал себя окровавленным и разоблаченным тем, как она читала их, словно имела какое-то право знать, как я пытался помочь другим семьям, подобным моей собственной, людям, у которых был хоть какой-то шанс избежать своей судьбы, в отличие от моей матери, брата и меня.

Почему я был таким чертовски глупым?

Что, черт возьми, заставило меня поверить хоть на секунду, что она пришла сюда ради меня, что она действительно хотела провести со мной время?

Неужели я провел всю ночь, борясь с собой за свои действия по отношению к ней, как гребаный дурак, хотя именно это она и планировала все это время? Прийти сюда и обшарить мои вещи, пока я сплю, выведать секреты и попытаться использовать их против меня?

Смущение, стыд, отказ и ярость пронеслись во мне так быстро, что я лишился рассудка еще до того, как успел обдумать свои действия.

— Какого черта ты делаешь? — я сорвался с места, моя рука обхватила ее запястье в железной хватке, заставив ее выронить бумаги, которые она читала, и она задохнулась от тревоги.

Рокси попыталась вырвать свою руку из моей хватки, отклонилась назад и повернулась, чтобы посмотреть на меня со смесью эмоций на лице, которые только казались еще большей ложью.

— Ай, — прошипела она сквозь зубы, встретив мой яростный взгляд, не дрогнув, что только еще больше раззадорило меня. — Отпусти, ты делаешь мне больно.

— Так вот почему ты осталась здесь прошлой ночью? — рявкнул я, продолжая удерживать ее, видя, как в ее зеленых глазах вспыхивает желание убежать, зная, что она скорее сделает это, чем расскажет правду о том, почему она осталась здесь. — Чтобы порыться в моих вещах, пока я сплю?

Я был таким чертовски глупым. Как я мог верить в иные слова, кроме этих? Неужели я так отчаянно нуждался в ее внимании, что позволил себе так легко ослепнуть от правды о том, кем она была? Неужели я действительно пытался убедить себя в том, что, глядя на меня, она могла видеть кого-то, кроме врага?