– Не смеши меня, Джимми. Никто не забивает костыли лицом.

– «Раньше были схожи ты и я, а теперь перед тобой живая статуя», – проговорил мистер Смарт. – Вот что он заявил, а потом выпустил мне в лицо струю сигарного дыма. Вы можете не верить, мисс Вир…

– Зовите меня Ви, Джулиус. Разве вы не заметили, что так поступают все остальные?

– Вы можете не верить, мисс Вир, но именно так он и поступил. Затем сказал: «Думаете, у меня что-то на лице? Посетители всегда так думают. Я слыхал, как они шепчутся, дескать, я наношу на кожу тонкий слой клея, смешанный с порошкообразной пемзой. Так чинят старый пол – с виду как новенький, но на таких досках никто не поскользнется, если сверху лаком не пройтись. Я позволяю себя потрогать, и тут человек понимает, что у меня вся кожа твердая – мягко только во рту».

Я попросил разрешения его потрогать, и он наклонился ближе. Его щека на ощупь была совсем как бок Мистера Т.

Безрукая сказала: «Гарри, он работает на мистера Тилли и знает все».

«Только начал, – уточнил я. – Видимо, вы принимаете обычные лекарства для этого».

Он сказал, что да – дескать, Мистер Т. велел ему быть осторожным; поэтому он наблюдает, как растут пятна (так он их называл: «мои пятна»), и когда они становятся слишком большими, перестает принимать снадобье, и тогда окаменение замедляется.

– Ден, не пора ли тебе ложиться спать?

Тетя Оливия говорила не всерьез. Она принадлежала к той когорте единомышленников, которая отвечает на справедливые требования долга исключительно ритуалами; с тем же настроем, с каким приказывала мне лечь в постель, она позже – когда стала миссис Смарт – три-четыре раза в год раскаивалась в случайных связях с профессором Пикоком или спонтанных ночах с мистером Макафи. Я, конечно, лег в постель через некоторое время, преследуемый безрукими женщинами и скачущими галопом китайскими офицерами. Помню, как проснулся утром, обуреваемый смутным ужасом, однако история Джулиуса Смарта меня больше не беспокоила, пока я не пересказал ее (к тому времени, уверен, поблекшую и приукрашенную временем, как сейчас) Маргарет Лорн.

Мы отправились к пескам и черным ивам в низовье Канакесси на то, что должно было стать пикником, хотя я не думаю, что кто-либо из нас испытывал реальное желание посягнуть на бутерброды и термос с ледяным чаем, которые упаковала Маргарет. Что касается меня, то я испытывал не голод, а бурлящие чувства, которые, полагали, по крайней мере частично, придали девственности магический оттенок, который она еще не полностью утратила в то далекое время: способность приманивать единорогов, предсказывать будущее, видеть волшебный народ. Подобно тому, как первобытные люди приписывали алкоголю сверхъестественные силы, называя его «водой жизни», или искали доступ в мир духов в удушливых серных испарениях и отварах трав, так и смешение эмоций, характерное для девственности, казалось им состоянием, превосходящим обыденную человечность. Опытные чувствуют любовь, желание или то и другое вместе. Неопытные больны тысячью чувств, большинство из которых не сформированы: они боятся, что не смогут любить или вселять любовь; боятся того, что могут натворить, если однажды позволят эмоциям увлечь себя; боятся, что не смогут перерезать пуповину, которая связывает их с поверхностными детскими привязанностями; жаждут приключений и все же не могут понять, что их приключение настало, что скоро все исчезнет, кроме любви и желания.

Не могу поведать вам обо всем, чем мы занимались в тот день. Нашли монету в песке, видели зимородка, и на тенистом пляже размером с маленькую комнату я рассказал Маргарет (вдохновленный каким-то забытым инцидентом – возможно, всего лишь ощущением мокрого камня под рукой или апельсинами, которые она прихватила в это маленькое путешествие, апельсинами, чью кожуру мы запустили, как лодочки, в воды Канакесси, и вскоре они пошли ко дну) историю Мистера Т. и его дома с привидением, южного цирка, аптеки и ужинов в кафе «Синяя птица» – историю, которая для меня каким-то образом сохранила запах олеандров и магнолий, жужжание комаров.

И в ту ночь (когда мы с Маргарет уже давно отправились спать каждый в свою постель) мне снова снилось то же самое: высокая трава, колышущаяся во флоридском поле под ветром с Мексиканского залива и постукивающая – тук-тук-тук – по шинам припаркованных автомобилей заостренными, как миниатюрные мечи, кончиками, по шинам «фордов» с обивкой из мохеровой ткани, кабриолетов «дюзенберг» с откидными сиденьями, кофрами и хрустальными вазочками для цветов [56] , и шагающие сквозь высокую траву каменные люди, словно ходячие статуи, словно теламоны [57] , стремящиеся на помощь Атланту, мертвецы, становящиеся собственными надгробиями с датами рождения и смерти, собственными именами, а также именами жен и детей, которые написаны на лицах и стерты, стерты дождями, штормами, что явились с Юкатана и Ямайки через залив, смыли индейцев майя и смердят попугаями, как гостиные старух.

Потом я проснулся и услышал, как мои родители (наконец-то вернувшиеся из Европы и еще более чужие, чем прежде) похрапывают в другой комнате, Ханна снова и снова бормотала молитвы в ночи, молясь потолку своей комнаты, рисуя там кончиком короткого языка толстых ангелов с арфами и луками, и Бога, который любит старух.

Человек-пес бегал, лаял, рычал, возился на ковре, прятался от побоев под столом, оседлывал мою ногу, когда я сидел рядом с Маргарет на диване, давно проданном и никогда – насколько я знал – не стоявшем в этой комнате, визжал, когда я пинал его, рычал и смотрел на меня человечьими глазами; Маргарет позволила ему положить голову себе на колени, пока я объяснял, что это не имеет значения, что мой отец возьмет его на охоту завтра и пес будет счастлив. Отец встает и начинает чистить ружье.

– Это еще не конец, мистер Смарт. Это не может быть концом!

– Вы про тот момент, когда Лито объяснил, как принимал лекарство? Я не расскажу об остальном времени среди шатров. Все были более-менее дружелюбны, но человек с костылями куда-то ушел, и пришлось ждать его возвращения, чтобы он отвез меня обратно в город. Я сел рядом, когда мы поехали назад, и увидел, как он управляет машиной без ног. Я сказал ему, что это было почти так же здорово, как наблюдать за тем, что он вытворял на костылях – мог высоко подпрыгнуть и помахать ими над головой, а затем приземлиться; он мне все продемонстрировал. Еще я предположил, что ему нужна арена, как в обычном цирке, тогда он сможет ездить по ней на машине, сдавать назад и все такое, а потом выйти – и пусть все увидят, как он ходит. Он согласился, что это хорошая идея, но его шоу еще недостаточно большое для такого представления.