Инари, оставляя островок Лоцманской станции слева, быстро повел лодку к Хегхольму — Звериному острову.

Коскинен был за рулем.

Он не мог спокойно глядеть на эту бухту. После разгрома финской рабочей революции в восемнадцатом году товарищи устроили его матросом на пароход, спасая от расстрела. И вот 15 мая пятнадцать пленных были приведены на пароход для отправки в Свеаборг на казнь. Четырнадцать из них были связаны попарно наручниками. Пятнадцатый — писатель Майю Лассила, — одетый в тяжелую шубу, стоял отдельно на палубе под особым конвоем. Когда пароход прошел уже больше половины пути к острову Сандхамн, месту казни, Лассила бросился через борт в море. Шуба, надувшись пузырем, помешала ему уйти под воду.

Лахтари расстреляли его на воде и подняли труп на палубу.

Офицер сказал, плюнув через фальшборт:

— Эта собака принесла нам больше зла, чем целый их бандитский взвод.

А Коскинен должен был стоять рядом, спокойно выслушивать эти слова и затем прибирать еще палубу. А теперь здесь играли белокрылые яхты.

— Ну, говори, — сказал, наконец, Коскинен и огляделся.

Они ушли далеко от всех и остались совсем одни.

И Инари, погружая в прозрачную воду весла, в такт гребле начал:

— Ты поручил мне узнать настроение лесорубов Похьяла. Оно великолепно. Ты поручил мне вести разъяснительную работу. Я вел ее. Ты поручил мне вербовать наших ребят. Я их оставил в разных пунктах больше десятка. И наконец, ты поручил мне провести разведку боем — организовать забастовку. Я организовал две забастовки, бастовало больше полтысячи человек. Там есть ребята, которые были в Красной гвардии в гражданскую и в финском легионе у англичан на Мурмане, там есть и возчики, которых держат хозяйства, там малая плата, и у большинства не хватает одежды. Если тебе надо еще что-нибудь знать — спрашивай, а то я так говорить не умею.

И пока он говорил, Коскинен, как будто не слушая его, сосредоточенно думал о чем-то; он, казалось, всеми силами сдерживал свое волнение и не решался сказать собеседнику что-то очень важное. И он ответил Инари не сразу:

— Я хочу поручить тебе дело, которое, по-моему, можешь выполнить только ты. Но прежде чем дать это поручение, я хочу услышать от тебя всю твою жизнь, которую я знаю только кусками. Рассказывай. Сначала и до того дня, когда ты пришел ко мне с путевкой партийного комитета.

Инари начал так:

— Помню я себя с колокольни. Я стоял у деревянных перил и смотрел вниз, а отец рядом трезвонил в два колокола. Жалованья не хватало, и он подрабатывал пономарем по праздникам.

Работал он на лесопилке, а прирабатывать приходилось потому, что было семь человек детей. Я был четвертым. И, несмотря на это, с семи лет до двенадцати я ходил в народную школу и обучался. Но в двенадцать лет я бежал из дому. Больше учиться в школе не пришлось.

В комнате, где мы жили, кроме нас, проживали еще две семьи: в одной было пять детишек, в другой — двое, так что со взрослыми населения в комнате было двадцать человек, а дети были маленькие.

Было тесно и шумно, и я не мог готовить уроки, а в школе за это наказывали линейкой. И еще: никогда в этой толчее у меня не было своей одежды, все доставались мне обноски старших.

И вот я бежал из дому и прибыл в гавань Койвисто в тот же день, когда вошла туда яхта императора Николая Второго — он туда часто приезжал — и было много народу. В поездах пел я патриотические песни, и так дотянул до пятнадцати лет, и тогда нанялся на лесопильный завод Лампасари.

Объявление войны застало меня на лесоразработках Хакмана в Хангалахти. Помнишь, тогда началась паника и сокращение работ, и я был в числе сокращенных. В эти же дни я вступил в профессиональный союз и в социал-демократическую партию. В марте 1915 года я подрядился на постройку Мурманской железной дороги. Контракт наш был на полгода, но потом его продлили еще на полгода. Заработок был плох. И главное — не заработок, а еда. Летом продуктов хватало, и даже оставались каша и ломти хлеба. Остатками набивали мешки для крестьянских свиней и коров. Однако к зиме дело переменилось, и не только ничего не оставалось, но совсем еду привозить перестали. Тогда нас, рабочих, стали кормить остатками из этих мешков, а по каше уже ползали черви.

Потом нас переправили на пароходе в Хедесово строить мост. Работа была тяжелая, продуктов мало. Нас разместили в бараках и держали, как пленных. Били нагайками за нарушение правил внутреннего распорядка. Меня ударил конвоир нагайкой за то, что я смеялся вечером перед сном. Нары были устроены в два этажа. Я устроился на нижних нарах.

Нам запрещали ходить к крестьянам и рыбакам в соседнюю деревню. Мы голодали, и ребята стали понемногу разбегаться. Несколько человек пошли в Финляндию без дороги, по болотам и трясинам, через комариное царство.

Бежать было легко (если сразу не подстрелят), потому что вокруг бараков были непроходимые трясины и стражники не решались отходить от строений.

Я убежал, и дошли мы с товарищем по болотам до Княжьей и там сели на пароход, который шел в Архангельск. Документы были у нас на руках, и жандарм, стоящий на трапе, пропустил нас.

Мы проехали через все Белое море в Архангельск, и там нанялся я работать по погрузке и разгрузке иностранных пароходов, которых скопилась в порту уйма. Все они были с военным грузом и спасались в северных морях от германских подводных лодок.