Мы были на сельской вечеринке, которую устраивали богатые дальние родственники моей матери. Тот день длился вечно. Струнный квартет играл «Аллилуйя» на высокой хрусткой траве. В ней лежали фиги, тяжелые, как сердца.

Я видела, как этот мальчишка играл в футбол, смотрела на его сильные, загорелые ноги и умелое владение мячом. Что любит девочка в десять лет? Что будешь любить ты? Я любила сам воздух вокруг этого мальчишки. Он был смешан с крепкими сигаретами мужчин, цветочными духами женщин и лимонами на деревьях.

Я смотрела на Масси, сидя рядом с отцом. И чувствовала себя малявкой оттого, что папина ладонь лежала на моем плече, пока он разговаривал с сидевшими в кружок мужчинами, которые курили и пили; у большинства из них было заметное брюшко. Я съела столько креветочного коктейля, который передавали по кругу, что один из присутствующих отвесил мне комплимент – я совершенно уверена, сексуальный. Он сказал моему отцу: «Этой девочке нравятся дорогие вещи. Ей придется выйти замуж за мужчину с деньгами». Отец улыбнулся. «Нет, – сказал он на своем достойном итальянском, – Джоан будет сама их зарабатывать». Я потом часто думала о ней, об отцовской вере в меня. Моя мать считала, что мне нужно будет выйти замуж за человека с деньгами, может быть, она делала такой вывод на примере собственной жизни. В любом случае тот мальчик, Масси, был из богатой семьи. Я думала о том, чтобы угодить матери. А сверх этого – или из-за этого – я хотела целоваться с ним больше, чем когда-либо чего-либо хотела, если не считать любви моей матери.

Масси несколько раз бросал на меня взгляд. Юные итальянцы знают толк в переглядывании. Я выглядела старше своих десяти лет в платье, спадавшем с плеча, с длинными темными волосами и коралловой губной помадой, добытой из материнской сумочки. Я мечтала влюбиться с самого детского сада. У меня всегда были увлечения, мне нравились мальчики, начиная с Джереми Бронна с его мозолистыми большими пальцами. Четырьмя годами раньше в отделе белья универсального магазина я сняла с вешалки сапфировое тедди с тоненькими чулочными подвязками и сетчатым корсажем. Я умоляла мать купить мне его, и она, то ли восприняв просьбу как невинную, то ли проявив уникальное понимание, позволила мне заполучить эту шелковую будуарную штучку. Дома, уединившись, я натянула ее, мешковатую и яркую, на свои жеребячьи ножки и плоскую грудь.

Я наблюдала, как пьянела моя мать. Она смеялась громко, нехарактерно для себя, разговаривая с музыкантами. Бoльшую часть времени мать простояла рядом с красивой женщиной с каменным лицом, державшей сигаретный мундштук из слоновой кости. В тот день я почувствовала, как во мне вздымалась ненависть, та, что вечно таилась внутри. Мать частенько запиралась от меня в спальне по ночам, и я плакала и умоляла под дверью, упираясь подушечками пальцев в дешевую сосновую доску, а где был в это время мой отец? Тогда я не могла думать, ведь это было так давно, но мне помнилась злость, которую я ощущала, и она вернулась теперь, при виде того, как моя мать шутила с новыми знакомыми и смеялась блудливым смехом. С костяным ожерельем на шее. Ах! Костяное ожерелье моей матери.

И потому, когда этот мальчик, когда Массимильяно подошел ко мне со своими густыми рыжими волосами, и своей уверенной походкой, и своими попытками говорить на моем языке – Не желать ли прогуляться со мной? – я ушла с ним. Отец отвлекся, к тому же он всегда считал меня маленькой девочкой – бесполо прекрасной, – и мы ушли, скрывшись от взглядов гостей, вниз, в прохладную тень кипарисовой рощи. Масси подобрал в траве пару фиг и сложил их мне в ладони. Потом стянул с одного стола полбутылки граппы. Это показалось бы худшим поступком на свете, будь Массимильяно одним из моих кузенов, но я не просила, только подумала об этом, и мои щеки запылали, точно обогреватели, которые были в нашем доме в горах Поконо, стеклянные, без железа, которые раскалялись и краснели за спиной.

«Подожди меня», – сказал Масси – и ушел, и вернулся с двумя стаканами для сока. Взял из моих ладоней фиги, положил их в стаканы и влил туда граппы на два дюйма. «Твое здоровье, да?» – произнес мальчик, и мы пригубили напиток, и я едва не задохнулась, но первая любовь, такая как эта, ко всему приучает.

Это было за год до того, как умерли мои родители, и если бы я только знала. Но я знала. Я знала это весь тот солнечный день; когда вечером мы вернулись к фигам, и они разбухли, пропитанные одним из самых крепких спиртных напитков, я знала. Когда этот мальчик поцеловал меня – язык и губы, более чувственные, чем я могла вообразить, – меня накрыло более зрелым хмелем, чем любое опьянение, которое мне предстояло испытать в будущем, и я знала, что это первый и последний идеальный день моей жизни. Я хотела рассказать Элис о том дне. Я хотела повозить ее лицом по истоптанной коровами траве. Я хотела, чтобы эта женщина узнала обо всем, что отняла у меня.

На следующий день меня взяли на работу в магазин здорового питания. Еще ничто на свете не давалось мне так легко. Позвонил мужчина. Его звали Джимом, и мы с ним так и не встретились. Разговаривая со мной, он одновременно дрочил. Этот телефонный разговор задумывался как собеседование, но, казалось, Джим решил нанять меня еще до того, как мы поговорили.

– Нам нужно, чтобы кто-то работал каждый день. Вы можете в ближайшее время выйти на полную ставку?

Я жарила яичницу на своей желтой плите. Каждый раз, соглашаясь на новую работу, я ощущала страх, словно меня вот-вот отправят в тюрьму. У большинства это не так. Деньги освобождают, поэтому люди видят в рабочих часах выход. У меня странные отношения с деньгами, как я уже тебе говорила. Мне вручали в виде подарков вещи, за стоимость которых можно было целый год кипятить молоко в какой-нибудь кофейне.

– Да, – сказала я. Перевернула яйцо, желток потек. Это так меня расстроило, что я перестала слушать, пока Джим не озвучил почасовую оплату. Меньше, чем половина занятия йогой в студии. В новостях на той неделе один законодатель сказал, что обездоленным американцам, которые жалуются на высокие цены в здравоохранении, следовало бы отказаться от покупки нового телефона, который им захотелось, и потратить эти деньги на медицинскую страховку.

– Как, по-вашему, неплохо?

Из окна я видела Ривера. Он грузил тяжелые на вид панели в кузов своего рабочего грузовика. На боку машины было написано «Солнечный форвард». И солнышко толкало газонокосилку. На Ривере были бандана и белая футболка. Я смотрела, как ходили ходуном его руки в солнечном свете.