– Нет. Останьтесь.

Было почти четыре часа, и я решила приготовить Леонарду ужин. У меня было много свежих овощей, и все они не влезли бы в холодильник.

Поначалу я всегда готовила Вику в своей квартире. Тебе не стоит этого делать. Если готовишь для мужчины и готовишь очень хорошо, как я, он решит, что ты ему принадлежишь. Истина же заключается в том, что я всегда тренировалась готовить ради человека, которого могла бы полюбить по-настоящему. Ради Бескрайнего Неба, например. С каждой хрустящей перепелкой, которую я запекала для Вика, я оттачивала свою технику для Бескрайнего Неба. Были бы длинные дубовые столы, накрытые к Благодарению в его роскошном доме в горах. Были бы повсюду раскиданные прутья и сосновые шишки, никаких скатертей и свежая минеральная вода с лаймовой кожурой.

Ленни уселся на один из моих современных барных табуретов, которые были не к месту в этой деревенской хибаре. Стал смотреть, как я измельчаю чеснок. Моя мать измельчала чеснок очень быстро, так быстро, что я всегда проверяла, все ли ее пальцы были на месте, когда она заканчивала. Я не торопилась. В отличие от матери у меня не было ребенка, ползающего под ногами, и мужа, едущего с работы домой.

Но на этот раз я измельчала чеснок небрежно. Едва не порезала палец. Мои мысли были в том телефонном разговоре. Я не думала о людях, которых оставил Вик, во всяком случае, думала недостаточно, пока не услышала голос Мэри. Когда настрадаешься столько, сколько настрадалась я, начинаешь видеть все в перспективе. Точно знаешь, как именно люди будут жить дальше, и уверена, что они снова научатся смеяться. От этого их нынешние страдания кажутся прозаичными.

– Что вы готовите?

– Обжариваю брокколи в панировочных сухарях с чесноком и красным перцем.

– Остро даже на слух.

– Вы из тех стариков, которые не переносят острое?

– А в вас есть некоторая жестокость.

Вот что я тебе скажу: мужчины обожают жестокость. Она напоминает им обо всех тех моментах, когда их отцы или матери думали, что эти парни недостаточно хороши. Жестокость к лицу женщине больше, чем идеальное платье.

– Как насчет глютена? Соли? Сердечко не шалит?

Леонард постучал по груди.

– Оно сильное, – сказал он. – То немногое, что у меня есть, еще полно сил.

Я понимала: Ленни имел в виду то, что у него между ног. Мне хотелось, чтобы этот старик узнал, что в мире не осталось ни одной женщины, которая пожелала бы с ним трахаться.

Мы откупорили бутылку вина. Чеснок подпрыгивал на сковороде. Когда я покрошила туда же толстые стебли порея, Ленни сказал: «Ценность женщины можно определить по тому, сколько продуктов она выбрасывает». Бывали такие моменты, как этот, когда мне хотелось его придушить. А потом Леонард делал мне комплимент, говорил, что мои волосы подобны ониксу, или тянулся старческой рукой, чтобы наполнить мой бокал.

Я спросила о Ленор, потому что мне было приятно слышать, как люди рассказывали о любви так, словно она была реальной. Я хочу, чтобы ты знала о Ленор, о тех женщинах, которые, как убеждают тебя мужчины, лучше, чем ты. Я хочу, чтобы ты знала обо всем, чему я, возможно, не сумею научить тебя сама.

Ленни с радостью ухватился за эту просьбу. Они были знакомы всего месяц, когда Леонард попросил Ленор выйти за него замуж, а свадьба состоялась две недели спустя. Далее старик стал рассказывать об их медовом месяце на Ангилье. Плаванье с маской и сливочно-ананасные коктейли. Друг помог им снять сьют в одном из лучших отелей. Две спальни, две гигантские ванные в мраморе. Ленор говорила, что могла бы делиться девичьими секретиками со второй ванной как минимум еще дней десять. Новобрачные занимались любовью в обеих кроватях; бедная горничная, сказал Леонард с ухмылкой, словно его возбуждало то, что приходилось перестилать сразу две грязные постели. На балконе было джакузи, каменное и круглое. Прямо под их номером пальмы и белые муслиновые зонтики обрамляли гигантский голубой бассейн. Там были ведерки с игристым вином, и бикини ярких цветов, и женщины – их было больше, чем мужчин – в солнечных очках и соломенных шляпах, читавшие толстые глянцевые журналы, и ни одного несчастного человека, насколько хватало глаз, никого такого, кто только что выписался из больницы или знал, что ему, возможно, придется туда вернуться. Ленни говорил, что смотрел на всех этих женщин в купальниках, некоторые были в трусиках-танга с обнаженными красивыми ягодицами, и ни одна из них, по его словам, даже рядом не стояла с Ленор. А чуть подальше, сразу за этой роскошью, лежало Карибское море, зеленовато-голубое и бесконечное, мягко накатывавшее на голый берег.

– У вас когда-нибудь были сомнения? – спросила я. – Вы ведь знали ее не так долго?

– Позвольте, я вам вот что скажу, – проговорил Леонард, глядя мне в глаза, как последняя сволочь. – Если мужчине требуется больше двух-трех месяцев, чтобы сделать вам предложение, то он вас не любит. И никогда не будет любить. В вашей жизни есть мужчина?

– До недавнего времени был.

– Он обеспечивал вас – с финансовой точки зрения?

Я на секунду задумалась. Вик действительно меня обеспечивал. Несколько раз давал мне повышение. Покупал мне авиабилеты, диваны и компьютеры, тонкие вина и вместительный винный холодильник, в котором следовало их хранить.

– В каком-то смысле я не нуждалась.

– Значит, этот мужчина вас обеспечивал?

Я кивнула.

– Это вы бросили его в Нью-Йорке? Или он вас бросил?

– Полагаю, в каком-то смысле мы бросили друг друга.

– Так не бывает.

Старики так уверены во всем. Леонард закидывал брокколи вилкой в рот. Я пыталась определить, есть ли у него протезы. Или коронки. Ленни был из богатой семьи. А теперь его беспокоили кондиционеры, но этим заканчивают все старики. Вернее, чем летим мы к смерти, мы к скупости бредем.

– Он покончил с собой, – сказала я.

Когда мне было десять лет, я пила граппу в Гроссето. Удрав от родителей и кузенов вниз по горе в поле, которое не имело ничего общего с фермами или лошадьми; зато там было полно стогов сена. Стоял конец сентября. Горизонт – частокол кипарисов, пара разбросанных облачков и сухое поле. Остатки древней оливковой рощицы.

Я познакомилась с мальчиком по имени Масси, это уменьшительное от Массимильяно. Макс, говорила я потом подружкам дома. Он был намного старше – четырнадцать лет. Рыжие волосы мальчишки были слишком густыми, но все остальное было сознательно подобрано Богом специально для того, чтобы в это влюбилась маленькая американка. Масси был последним, с кем я чувствовала себя достойной, кто возвел меня на пьедестал так, как Ленни возводил Ленор. Разумеется, это ощущение самоценности совпало с тем фактом, что в аду я еще не побывала.