Они, конечно, были такими вот мужами в силу многих причин, но нисколько не меньше они были превосходными людьми благодаря способу государственного правления [239] . Господство немногих вселяет страх в граждан, но стыда не внушает; когда же затем наступает военная опасность, то любой и каждый спасает прежде всего себя, зная, что если он подкупит власть имущих дарами или какой-нибудь иной дружеской услугой, то его постигнет лишь незначительный позор, пусть даже он будет вести себя самым гнусным образом. Напротив, правлению народа, заключающему в себе многое другое прекрасное и справедливое, чего должен придерживаться разумный человек, свойственна еще и свобода слова, и ей, поскольку она служит правде, нельзя помешать в обнаружении истины. Не могут же все потворствовать тем, кто совершает постыдные поступки, поэтому на их пути встает только тот человек, который высказывает справедливые порицания; и тогда те, кто сам не посмел бы сказать худого слова, с одобрением слушают другого, открыто говорящего об этом. Отсюда ясно, что все они, страшась этих порицаний и испытывая чувство стыда перед ожидающим их бесчестием, решительно встретили и опасность, исходящую от врага, и предпочли прекрасную смерть позорной жизни.

Итак, об общих причинах, побудивших всех этих мужей принять славную смерть, я сказал: это — происхождение, воспитание, склонность к достойному образу жизни, принципы всего общественного строя; теперь же я скажу о том, какой стойкостью все они отличались, храня обычаи своих фил [240] . Всем Эрехтидам было известно, что Эрехтей, чье имя они носят, ради спасения страны принес в жертву, отдав их на верную смерть, своих дочерей, называемых Гиакинфидами [241] . Они считали позорным, если бы оказалось, что он, рожденный от бессмертных богов, сделал всё возможное для освобождения своего отечества, а сами они поставили преходящую жизнь выше бессмертной славы. Не были в неведении Эгеиды, что Тесей, сын Эгея, первым установил равноправие в государстве [242] . Поэтому для них было нестерпимо изменить его политическим принципам, и они решили лучше умереть, чем после их уничтожения влачить жалкое существование на виду у всех эллинов. Слышали потомки Пандиона предание о том, как Прокна и Филомела, дочери Пандиона, наказали Терея за оскорбление [243] , нанесенное им. И они держались мнения, что их жизнь потеряла бы всякий смысл, если бы они не обнаружили тот же образ мыслей по отношению к тем, кто у них на глазах оскорбляет Элладу. Слышали Леонгиды легенду о дочерях Леоя, как те принесли себя в жертву согражданам ради спасения страны [244] . И если те женщины, полагали они, обладали мужской доблестью, то было бы недопустимо, если бы они, будучи мужами, уступили им в храбрости. Помнили Акамантиды стихи Гомера, где он рассказывает, как Акамант ради своей матери Эфры отправился в Трою [245] . И какие только превратности он не испытал, чтобы спасти свою мать! А разве не были готовы они преодолеть любую опасность, чтобы у себя дома спасти всех своих родителей? Не является тайной для потомков Энея, что Семела была дочерью Кадма и у нее был сын, чье имя не подобает произносить на этом кладбище, и от него родился Эней [246] , названный их родоначальником. Когда же обоим городам [247] стала угрожать общая опасность, то они решили бороться изо всех сил за оба. Знали Кекропиды о своем родоначальнике [248] , который, говорят, отчасти был драконом, а отчасти — человеком, и как раз потому, что по своему разуму он был подобен человеку, а по могуществу — дракону. И они считали нужным действовать с достоинством, равным этим его свойствам. Помнили потомки Гиппотоонта о браке Алопы, в результате чего родился Гиппотоонт [249] , и они почитают его своим родоначальником; о нем, как приличествует настоящему моменту, я подробно говорить не стану. И они считали своей обязанностью быть достойными продолжателями его деяний. Хорошо известно потомкам Аякса о том, что Аякс, после того как был лишен награды за свои подвиги, посчитал свою жизнь невыносимой [250] . Поэтому, когда судьба наделила наградой другого, они, отражая врагов, предпочли умереть, чтобы ни в чем не уронить своего достоинства. Не забывали Антиохиды, что Антиох был сыном Геракла. И они считали должным или жить в соответствии с унаследованной славой, или прекрасно умереть.

Нет сомнения, оставшиеся в живых родственники погибших достойны сострадания — они потеряли таких мужей, навсегда лишившись ласкового с ними общения; без них и дела отечества пришли в печальное и бедственное состояние. Но, справедливо поразмыслив, их следует назвать счастливыми. Ведь они, презрев краткосрочную жизнь, оставляют великую и не увядающую в веках славу о себе, под сенью которой их дети будут воспитываться в почете, и родители их получат в преклонном возрасте заслуженный уход, тогда как слава этих мужей послужит для них утешением в горе. И затем, не испытывая физических страданий и не зная душевной боли, какие выпадают на долю живущим, они получают в удел установленные обычаем почести, вызывая величайшее уважение и всеобщее восхищение. Разве их, кого торжественно погребает вся родина, к кому исключительно направлены слова хвалебной речи от лица государства, о ком скорбят не только родственники и сограждане, но и всё, что может называться Элладой, и о ком печалится почти весь мир, — разве не следует считать их счастливыми? О них по праву можно сказать, что они сидят рядом с подземными богами и на Островах блаженных пользуются почетом, одинаковым с доблестными мужами предшествующих времен. И хотя оттуда не принес весть ни один очевидец, однако те, кого мы, живущие, считаем достойными почестей на земле, они — судим мы, с уверенностью полагая — получают те же почести и там.

Нет сомнения, трудно облегчить словами большое горе. Но всё же нужно попытаться направить чувства к утешению. Ибо приличествует тем, кто сам ведет начало от доблестных мужей, показать, что они сносят несчастья достойнее остальных людей и владеют собой в любой беде. Это послужило бы украшению и чести павших мужей и принесло бы великую славу всему государству и его гражданам. Тяжело отцу и матери лишиться детей и оказаться в старости без поддержки самых близких людей. Но с гордостью взирают они, как от имени государства их детям воздаются почести, которые навсегда останутся памятником их доблести, и как в их честь устраиваются незабываемые жертвоприношения и общественные игры. Горестно стать сиротами детям, лишившись отцов. Но прекрасно — унаследовать отцовскую славу. И если причиной этого скорбного удела мы признаём божество, которому в силу нашей человеческой природы мы должны подчиниться, то причину этого высокого подвига мы видим в решимости тех, кто добровольно избрал прекрасную смерть.

Что касается меня, то в своей речи я стремился не к тому, чтобы сказать много слов, а чтобы сказать правду. Вы же, оплакав и совершив то, что полагается по отеческим обычаям, возвращайтесь домой.

Слова, которые мне предстоит сказать над этой могилой о военачальнике Леосфене и остальных, павших вместе с ним на войне, — о том, что они были мужи доблестные, — подтверждает само время, которое <...> не знало <...> за всю вечность <...> ни более храбрых мужей, чем погибшие, ни более великих деяний [251] . Поэтому ныне я более всего опасаюсь, как бы речь моя не оказалась недостойной совершённых ими подвигов. Но, невзирая на это, меня всё же ободряет мысль, что вы, о слушатели, доскажете то, что я пропущу, — ведь слова мои будут обращены не к случайным людям, а к тем, кто воочию видел, что совершили эти мужи.

Итак, прежде всего подобает воздать хвалу нашему городу за принятое им решение [252] , ибо оно не только согласуется с теми деяниями, которые он совершал раньше, но даже превосходит их своею красотой и величием; затем павшим — за мужество, проявленное ими на войне, и за то, что не опозорили они чести предков; наконец, военачальнику Леосфену — и за то, и за другое, ибо для города он явился поборником этого решения, а для граждан стал предводителем войска. Однако мы не располагаем достаточным временем, дабы подробно рассказывать о городе и обо всех благодеяниях, каковые он оказал в прежние времена всей Элладе; нет у нас и повода, подходящего для подобного многословия. Кроме того, нелегко одному человеку припомнить и описать столь многочисленные и столь великие деяния! А посему я возьму на себя смелость сказать о нем лишь самое главное. Ибо как солнце обходит всю землю, надлежащим образом распределяя времена года и прекрасно всё обустраивая, а людей разумных и благонравных обеспечивая и потомством, и пищей, и плодами, и всем остальным, что необходимо для жизни, — так поступает и наш город: дурных карая, честным помогая, всех равными правами взамен несправедливости наделяя, за счет собственных опасностей и расходов общую безопасность для эллинов устрояя.

Итак, я не буду, как я уже сказал, останавливаться на деяниях города в целом, но ограничусь в своей речи рассказом о Леосфене и остальных воинах. С чего же мне ныне начать, о чем припомнить в первую очередь? [253] Рассказать ли отдельно о роде каждого из них? Я думаю, это покажется вам наивным. Ибо кто восхваляет каких-нибудь других людей, кои, съехавшись в один город из разных мест, живут каждый со своим родом, тому надлежит составлять родословную каждого. Но кто произносит речь об афинянах — коренных жителях этого города [254] , отличающихся общим происхождением и непревзойденным благородством, — тому, я думаю, излишне восхвалять каждый род в отдельности. Упомянуть ли мне, как это обыкновенно делают, об их воспитании и о том, как еще детьми наставлялись и обучались они в величайшем благоразумии? Но, полагаю, все и так знают, что мы воспитываем детей ради того, чтобы они стали достойными мужами. И если те, оказавшись на войне, отличились доблестью, то очевидно, что их прекрасно воспитали в детстве. Правильнее всего, мне кажется, будет рассказать об их храбрости на войне и о том, как они стали источником многочисленных благ для своего отечества и остальных эллинов. Начну же я с их военачальника, ибо сие будет справедливо.

Ведь Леосфен, видя, что вся Эллада подвергнута унижению и <...> скована страхом, что она разорена людьми, подкупленными Филиппом и Александром во вред своим родным городам [255] , и что наш город нуждается в человеке, а вся Эллада — в городе, который сможет принять руководство, отдал себя в распоряжение отечества, а город наш — в распоряжение эллинов ради всеобщего освобождения. Собрав наемное войско и став во главе наших граждан, он победил тех, кто первым воспрепятствовал свободе эллинов — беотийцев, македонян, эвбейцев и прочих союзников их, — сразившись с теми в Беотии [256] . Двинувшись оттуда в Пилы [257] и заняв проход, через который и в прежние времена варвары проникали к эллинам [258] , он помешал вторжению Антипатра в Элладу; [259] последнего же, настигнув в этих местах и победив в сражении, он запер в Ламии и начал осаду города [260] . С фессалийцами, фокейцами, этолийцами и всеми остальными жителями сей местности заключил он союз; и если Филипп и Александр возвысились, управляя этими народами против их воли, то Леосфен стал начальствовать над ними с их же согласия. С тем, для чего он был выбран, справиться ему удалось, но судьбу свою превозмочь не пришлось.