— Ну и растяпа же ты! Куда ты годишься, хотел бы я знать? А? Не можешь чай донести! А я теперь изволь заваривать снова!

Парень кое-как поднялся на ноги и заковылял назад к кухне через обеденный зал. Огромный чайник все еще был у него в руке, и он отдал его повару. Но Пич уже задыхался от негодования — то ли настоящего, то ли притворного.

— Да чего ты хнычешь? — с яростью набросился он на беднягу через секунду, когда парень скривился от боли — Ножку ушиб? Ах, ты, маменькино дитятко! Пожалеть тебя?

Парень не хныкал, но лицо у него кривилось от боли. Собравшись с силами, он стиснув зубы и проковылял до кухни, взяв посуду пошел разносит ее по столам в общий зал и обратно без дальнейших злоключений.

Уже вечером зайдя в тесную комнатушку в которой жило восемь человек включая меня, малыш Шур похромал к своей лежанке. Насколько я мог понять взглянув мельком на его ногу, так как его колено страшно распухло, — у него была смещена коленная чашечка. Я сидел возле его койки и рассматривал колено, все шесть бандитов находились тут же — они курили и громко разговаривали, когда прошел один из них и безразлично глянув на колено парня.

Но делать было нечего, надо было вправлять сустав на место, заставив его лечь и не мешать мне, согнул ему колено. Одной рукой поворачивал ступню и оттягивая ее чуть назад разгибая ногу, другой рукой вправил коленную чашечку рывком. Наложил ему повязку, чтобы зафиксировать сустав правильном анатомическом положении. Вот и все; а случись это с ним в наше время, ему делали бы операцию, сшивая порванные связки, и несомненно, прописали бы полный покой наложив лангету и выписав кучу лекарств.

Выполняя эту примитивную и не сложную работу, я невольно прислушивался к стоящему гомону в комнате. Стоял спор между бандитам. Вот один из них бывший рыбак, теперь орал, размахивая руками, и отчаянно бранился — и все только потому, что другой не соглашался с ним, что рыба которую ловили у побережья Райлегга более вкусная чем та которую ловят в море. Он утверждал, что она более жирная и вкусная чем та, которую привозят из других регионов, а другой бандит, имя, тощий атриец с хитрыми, похожими на щелочки глазами, утверждал, что лучшая и жирная рыба обитает возле побережья Атрии.

Остальные четыре бандита с большим интересом прислушивались к спору, кто лежа на койке, кто приподнявшись на локте, кто сидя за маленьким столом, и временами подавали реплики. Иногда они начинали говорить все сразу, и тогда в тесном комнатушке их низкие голоса звучали подобно раскатам грома. Они спорили о пустяках, как дети, и доводы их были крайне примитивны. Собственно, они даже не приводили никаких доводов, а ограничивались простыми утверждениями или отрицаниями. Вкусовые качества и жирность рыбы они пытались доказать просто тем, что высказывали свое мнение с воинственным видом и сопровождали их выпадами против национальности, здравого смысла, прошлого или родителей своего оппонента.

Они беспрерывно курили и курили, дешевый вонючий табак. В маленькой комнате нельзя было просто продохнуть от дыма. Все мои вещи, да и я сам уже насквозь провоняли этой адской смесью. Этот дым, и стоящий гвалт из-за пустяка, сильно бесили меня, привыкшего к более спокойной обстановке. В трущобах уже ставших мне родными, были конечно; и теснота, и практически отсутствие тишины. Но все было как-то, по-семейному что ли. Я уже испытывал дурноту, хотя, быть может, причиной было переутомление из-за свалившихся на мою голову проблем.

Когда бандиты узнали, что я врачеватель, ко мне начали постоянно притаскивать раненых. В основном это были ножевые раны, или переломы полученные в ходе драк. Так-как мой чемодан так и остался в трущобах, а выходить мне было строго запрещено. Работал я рыбьей косточкой вместо иглы и грубыми нитками. В противоположность остальным членам банды, я ни с кем не был в ссоре, более того, отлично ладил со всеми. Головорезы относились ко мне, должно быть, со снисходительным презрением, но, во всяком случае, не враждебно. А те пострадавшие, которым я понемногу залечивал их раны и они целыми днями качались в подвесных койках из старой парусины под потолком, уверяли, что я ухаживаю за ними лучше всякой сиделки и что они не забудут меня.

Клето всерьез решил заняться моим обучением. С раннего утра я посещал уроки мастера Тито, познавая науку взлома, карманных краж и язык жестов, именуемый тут безъязыкий, после мной занимался сам Клето. Так что начался мой личный кошмар. Клето лютовал. Все, что я делал, было или совсем плохо, или недостаточно хорошо. Недостаточно высоко, недостаточно быстро, недостаточно далеко. Моя сила и скорость его совершенно не устраивала. Проведя несколько спаррингов он скорчил такую гримасу, будто проглотил лимон намазанный навозом. Вначале я пытался сражаться в той стойке которую мне показывал Энцо, но моего нового наставника она совершенно не устроила. Он так и заявил: — это дерьмо оставь для правильных придурков. Чтобы сражаться в стойках, нужно знать базу, а у тебя ее совершенно нет.

Но он очень удивился, когда узнал, что я обоерукий, так тут называли амбидекстров, он тут же вручил мне два скимитара. И мы тренировались с утра до вечера, когда я начинал уже просто падать от усталости. А потом все начиналось снова, бег, прыжки, отжимания, потом шли спарринги. Клето казался даже не двужильным, складывалось такое ощущение, что такое понятие как усталость для него не существует. Я не жаловался, и переносил все тяготы молча. Отчетливо понимая, что все это для моего же блага. Чем и заслужил его расположение.