Бугай примерился и врезал мне по лицу, что моя и так избитая физиономия резко дернулась в сторону. На его среднем пальце был медный перстень, который глубоко впечатался в мою щеку. Этот парень знал свое дело. Он умел делать очень больно, при этом не ломая костей. Чуть погодя он сменил тактику и стал наносить удары по голове слева и справа открытыми ладонями. Если долго бить человека кулаками, ты или разобьешь собственные костяшки, или забьешь этого человека насмерть, или то и другое вместе. Но есть иной вариант: расквасить ему физиономию кулаками до такой степени, что каждый крепкий шлепок по ней будет отдаваться сильнейшей болью; и после того ты сможешь хоть весь день напролет жестоко истязать его банальными оплеухами. Так и случилось со мной, стража хорошо избила меня. Почти не оставив живого места, и теперь этот мешок с грецкими орехами лупил по вопящим от боли ранам оплеухами.

Пытки. Долгое, тяжелое, отупляющее действо. С каждой минутой оно как бы уплотняется, стягиваясь к эпицентру боли, и эта мощная тяга не позволяет даже лучику надежды вырваться из беспросветного мрака.

— Итак, — сказал тощий через пару минут, показавшихся мне длиной в целый месяц. — Начнем?

Бугай отошел в сторону, и взял с краю стола полотенце и вытер свою потную рожу.

— Расскажи мне о Норе, — потребовал тощий, раскуривая сигарилу.

Я уставился на него непонимающим взглядом. Одну вещь я знал четко: когда тебя избивают, надо держать рот на замке. Ничего не говори ни в коем случае. Держи рот на замке до самого конца. Постарайся также обойтись без воплей и стонов, насколько хватит терпения.

Подождав ответа пару минут и не дождавшись, он недовольно поводил сигарилой. И снова кивнул мешку с орехами.

Я зашипел от боли, когда он дернул ее за волосы, резко отклоняя мою голову назад. Почувствовал, как его губы коснулись уха, услышал сильный запах пота и перебродившего вина и табака в его дыхании.

— Когда тебя спрашивают нужно отвечать. Расскажи нам о Норе.

— Нора, там вроде обитают разные грызуны, что портят посевы крестьян — сообщил я.

Тощий посмотрел на кончик своей сигарилы, а затем перевел взгляд на бугая.

И все пошло по новому кругу. Казалось, я мучительно шагаю по вязкой глубокой грязи и каждый шаг — каждый хлесткий удар по лицу — приближает меня к стене густого тумана впереди. Когда я уже уплывал спасительно забытье, на меня вылили черпак вонючей воды, вернув в суровую реальность.

Бугай отвесил мне новую затрещину.

И внезапно для себя я громко захохотал, что порой случается с людьми во время пыток.

Бугай непонимающе уставился на напарника. А тощий взмахнул рукой.

Внезапная тишина, наступившая после этого жеста, была настолько пронзительной, что мне показалось, будто весь мир на какое-то мгновение застыл в неподвижности.

Тощий что-то говорил, судя по движению губ. Но я его не слышал. Постепенно я понял, что тишина звенит только в моих ушах, не распространяясь на окружающих. Бугай взирал на меня с каким-то озадаченным выражением, словно наткнулся на бродячую собаку и теперь не мог решить, то ли погладить ее, то ли дать ей пинка. И тощий снова взмахнул рукой пошевелив губами. Я будто со стороны взирал на то как бугай потащил мой стул к бадье с водой. Слух начал возвращаться и в ушах вместо тишины зазвенел отвратительный скрежет железа по камню. В углу комнаты я увидел бочку, наполненную темной водой. Грубые руки схватили за волосы, окунули голову в бочку и принялись удерживать. Я брыкался, дергался, но оковы не давали встать, а руки держали ее все так же крепко. Я взревел, пузырьки из рта всплыли на поверхность теплой солоноватой воды. Воды с гавани, пришла догадка. Наверное, ее набрали прямо из залива. Кровь, потроха и прочее дерьмо.

“И меня в этом утопят”.

Снова под воду. Боль и тьма. Полночь беспомощно и отчаянно извивалась у ног, пытаясь помочь, забрать страх.

Перед глазами снова поплыли круги. Легкие запылали. Грубые руки бугая выдернула меня за волосы из воды, и я успел сделать отчаянный, хриплый глоток воздуха.

Снова вниз. И вверх. Вопрос повторялся из раза в раз. Я кричал. Пытался ругаться. Пытался плакать. Умолять. Все напрасно. Каждая мольба, каждая слеза, каждое ругательство встречались тем же вопросом.

— Расскажи нам о Норе.

Когда легкие чуть не взорвались, меня снова вытащили на воздух. Грудь вздымалась и опускалась. Ноги дрожали. Кашель. Жадные вдохи. Страх начал вырываться на свободу, Полночь просто не успевала выпить все. Они обрабатывали меня часами, пока голос не сломался, легкие не засвистели, а каждый вдох не начал обжигать огнем. Утопление и избиение. Плевки и затрещины. Шли часы.

Я уже ничего не соображал. И даже если бы захотел не смог бы ничего им рассказать.

Но в итоге они остановились. Бросили обмякшее прикованное тело прямо на стуле. Избитый и Кровоточащий. Почти утонувший. Отросшие волосы воняли тухлой водой из залива и висели перед глазами.

— Если вода не развяжет тебе язык, — добавил мешок с орехами, — у нас есть другие способы. Так что ты настраивайся, у нас впереди вся ночь.

А меня лишь пробрал смех и я снова стал смеяться. Я был беспомощен и скован, избит и сипло дышал, но я не мог сдержать смех. Бугай лишь удивленно нахмурился. Недоумение дегенерата, написанное на его изуродованной физиономии, рассмешило меня еще больше.

Он взглянул на тощего и получив от него кивок. Отстегнул меня от стула подвесив за крюк на потолке. Взяв хлыст со стола.