Некоторой время вожди обсуждали то, что сказал ми Миантиномо; затем, поскольку они не вполне ему поверили, решили задержать его, как заложника, пока один из них не посетит селение макуа и не получит там подтверждения его слов.

Во время отсутствия посланника Миантиномо был полон беспокойства, хотя тщательно скрывал свои чувства и внешне выглядел безмятежным. Он зашел так далеко, что даже посоветовал посланникам Длинного Пера забрать себе подарки, посланные Сакандаге, и разойтись по домам, не сообщив ничего Миротворцу.

– Договор заключен, – сказал он. Сашем макуа доволен и более ничего не ждет. Вы можете получить лишь неприятности и никакой чести. Длинное Перо не рассчитывает, что подарки вернутся к нему. Так что лучше всего будет, если вы оставите их себе.

Этот аргумент вожди выслушали не без интереса, и, когда их посланник вернулся с сообщением о том, что Миантиномо сказал правду относительно того, что произошло в селении макуа, решили последовать его совету.

– Почему Длинное Перо доверил пояс Семи Тотемов такому неопытному юнцу, как Нахма, а не нам? – говорили они. – И почему он не сказал нам об этом? Для нас это позор, и, если мы возьмем эти подарки, чтобы этот позор смягчить, это будет правильно.

Придя к такому решению, каждый из них взял свою долю и пошел своим путем; тем временем Миантиномо, радуясь полному успеху своего злого замысла и по-прежнему имея на теле под одеждой пояс Семи Тотемов, который в этой земле был знаком высшей власти, вернулся к своему народу. Там он стал тайно распространять всяческие слухи о своем молодом сопернике, с которым так подло поступил. Одним из них было то, что Нахма женился на девушку макуа и решил остаться жить среди ирокезов. Другим бы слух о том, что он был убит одним из его товарищей из посольства Длинного Пера из-за пояса, который носил и подарков, которые ему были доверены, которыми убийца решил воспользоваться в своих целях.

От самого Сакандаги Длинное Перо узнал, что юноша по имени Нахма, носивший пояс Семи тотемов, посетил селения макуа, откуда ушел в компании вождей наррангасетов. Хотя последние это отрицали и говорили, что Нахму не видели, Миантиномо утверждал, что встретил Нахму в селении Сакандаги и разговаривал с ним.

Из-за этих и им подобных историй судьба Нахмы стала столь непонятной, что стало невозможно узнать, что же в действительности с ним произошло, и, наконец, друзья оплакали его, словно мертвого. Пока этот траур еще продолжался, появились слухи о том, что то ли Каноникус, то ли Миантномо, его приемный сын, наследуют власть Длинного Пера как Миротворца и правителя всех союзных племен Новой Англии.

Пока происходили все эти события, Нахма ничего не знал ни о них, ни о чем-то еще, потому что он лежал в горячке в хижине Кавераса, главного мастера-изготовителя стрел среди макуа. Когда его, почти мертвого, бросили в реку, чтобы он навсегда исчез с людских глаз, он оказался в зарослях камыша в том месте, где течение реки было слишком слабым, чтобы унести его. Там он пролежал несколько долгих ночных часов, наполовину в воде, наполовину над ней, пока стебли камыша шелестели над его головой. Ночные птицы порхали над ним, глядя на него удивленными глазами, а животные, приходившие на водопой, обнюхивали воздух и, учуяв его присутствие, в страхе убегали.

К утру признаки жизни медленно стали возвращаться в бесчувственный мозг и, повинуясь его командам, избитое тело стало, повинуясь его командам, делать слабые движения. При первых лучах солнца Нахма сел и с удивлением стал смотреть на окружавшие его зеленые стены. Кроме этого он бормотал, повторяя раз за разом три бессмысленных слова: «Хилио», «Сакре» и «Массасойт». Кроме этого, иных воспоминаний у него не осталось. Он не реагировал даже на веселые голоса, раздавшиеся рядом с тем местом, где он находился, и внимания его не привлек громкий плеск и шелест камышей, звучавших ближе и ближе, пока не приблизились вплотную к нему. Потом настала внезапная тишина, прерываемая только монотонным повторением слов «Хилио», Сакре», «Массасойт».

Приглушенное восклицание и возбужденный шепот говорили о том, что слова эти наконец достигли человеческих ушей, но слышавшие их колебались – страх в них боролся с любопытством. Минуту спустя камыши перед Нахмой бесшумно раздвинулись, и перед ним дюйм за дюймом появился нос медленно двигавшегося каноэ. Из него смотрело лицо молодой девушки, красивой и очаровательной; глаза ее от удивления стали большими, словно у антилопы. Когда она поймала взгляд раненого юноши, движение каноэ сразу прекратилось, а девушка замерла. Ее глаза тем временем ловили каждую деталь в его облике и то, в каком печальном положении он оказался. Он, казалось, ничего не видел, и все повторял слова, привлекшие ее внимание: «Хилио», «Сакре» и «Массасойт».

– Что там, сестра? Что ты видишь? – послышался испуганный шепот невидимого собеседника, сидевшего в дальнем конце каноэ; но та, застыв, не отвечала. – Аеана, – уже громче настаивал невидимый голос, – скажи скорее, что ты видишь. Я боюсь.

– Не вижу ничего, чего бы стоило бояться, Отшата, – ответила сидевшая на носу девушка. Это молодой человек, но он тяжело ранен и не осознает нашего присутствия. Можешь сама на него посмотреть.

С этими словами девушка, которую назвали Аеаной, развернула каноэ так, чтобы другая смогла увидеть Нахму.