– Вы, наверное, думаете, что ослышались? – эта замухрышка оказалась проницательной. – Нет-нет, вы не ослышались. – Она покачала головой. – Да, у нас с Парамоновым была любовная связь. А что вы так на меня смотрите, разве вы… Вы что, исключаете такую возможность?

– Да нет, что вы… – я снова глупо ухмыльнулась и взъерошила волосы на затылке. – Такую возможность я не исключаю.

Я не то чтобы исключала такую возможность, просто я никогда о ней не думала. Ни прежде, десять лет назад, ни тем более сейчас. Конечно, теперь, глядя сквозь призму своего нынешнего опыта – и житейского, и женского, я ясно вижу, что Парамонова трудно причислить к половым гигантам, и все же это не дает мне права утверждать, будто мне выпала сомнительная честь быть первой и последней женщиной в его жизни. Тогда тем более непонятно, почему меня огорошили откровения этой мышки? Скорее всего мне просто нужно к ним привыкнуть. Ладно, сейчас важнее другое: зачем ко мне пожаловала бывшая возлюбленная Парамонова, неужто только для того, чтобы заявить о своем существовании?

Я плюхнулась в кресло, посмотрела на нее повнимательнее и усмехнулась:

– Значит, вас он тоже обольстил? В блеклых глазах за толстыми стеклами очков мелькнуло то ли удивление, то ли замешательство:

– Вы же знаете, он не обольститель, совсем не обольститель. Он всегда был зациклен на своей науке и женщин замечал изредка, и та, которая попадала в поле его зрения, на какое-то время становилась дамой его сердца. Ну, до тех пор, пока геофизика снова не овладеет им безраздельно. Так было со мной, по крайней мере. И вы можете со мной поспорить, если у вас с ним было по-другому.

– А зачем? – пожала я плечами. – Не собираюсь я с вами спорить. Как бы то ни было, что это меняет? Срок давности вышел, как-никак десять лет пролетело.

Похоже, женщина рассчитывала на иную реакцию, и мое нежелание спорить в ее планы не входило.

– Вы что, не верите мне? – засуетилась она.

– Почему не верю? Верю. – Я упорно демонстрировала полное безразличие.

– Нет, вы мне все-таки не верите! – Эта пигалица даже кулачки сжала в порыве страсти.

А чего она от меня ждала, интересно? Что я брошусь ей на грудь и орошу горючими слезами, а потом мы утешимся и предадимся сладостным воспоминаниям о предмете нашей любви?

– Послушайте, Галя, – кажется, моя визитерша на что-то решилась, – я знаю, что Парамонов пропал. Что с ним произошло, я не знаю, но сердцем чувствую: он в беде.

Я только усмехнулась: вот что значит вещее сердце любящей женщины, а мое вот и не екает.

Мое безразличие ее озадачило:

– Вы… вы знаете, что Парамонов пропал?

– Положим, – равнодушно кивнула я. – Только, убей бог, не пойму, какое отношение этот печальный факт имеет ко мне?

– Вы затаили на него обиду, – грустно вздохнула проницательная мышка, – но вы не правы, знаете почему?

Любопытно было бы послушать!

– Вы смотрите на него как брошенная женщина, а вам нужно отвлечься от этого и взглянуть на все под другим углом. Он не просто мужчина, он ученый, он талантливый геофизик, он защитил диссертацию в двадцать три года, он, он…

– Короче, что вам нужно? – оборвала я этот панегирик. – В нескольких словах, если можно.

– Можно. – Она тронула указательным пальцем дужку очков. Очкарики часто так делают, это у них чисто рефлекторное, как у знаменитых собачек Павлова. – Мне нужны его бумаги. Я знаю, что они у вас.

– Ничего себе! – я даже присвистнула. – Какие еще бумаги? Псевдо-Кира воодушевилась:

– Черновики, наброски, ну… Ну все, что сохранилось…

– А вам они зачем? – вежливо осведомилась я.

– Мне? – псевдо-Кира вздрогнула. – Просто как память о человеке, к которому я испытывала глубокую привязанность. И потом, вам же они не нужны.

– А может, я тоже хочу сохранить их как память? – усмехнулась я. – Чем я хуже вас?

Моя невзрачная визитерша вспыхнула:

– Тогда… может, вы мне их хотя бы покажете?

Эта затянувшаяся беседа нравилась мне все меньше и меньше.

– Не покажу и не отдам, – заявила я твердо и поднялась с кресла. Псевдо-Кира тоже подскочила:

– Это ваше последнее слово?

– Ага, – злорадно подтвердила я.

– Вы… вы… – она тяжело задышала, – ограниченная и мстительная самка. Из-за своей мелкой бабской обиды вы способны предать талантливого ученого…

Конечно, я разозлилась.

– Да пошла ты! – Я схватила ее за рукав и поволокла в прихожую, благо она была легкая, прямо-таки невесомая, и совсем не сопротивлялась. Только повторяла как заведенная:

– Вы не правы, не правы, вы в корне не правы…

– Скажи спасибо, что с лестницы не спустила, – прорычала я, выставляя ее за дверь.

Хоть праведный гнев и затуманивал мой мозг, кое-какие выводы для себя я сделала незамедлительно. И они, эти выводы, были не обнадеживающие. Помнится, кто-то обещал мне в связи с исчезновением Парамонова беспокойную жизнь. Один гражданин с рыбьей фамилией. Сдается мне, что недавний визит очкастой пигалицы как раз он и организовал. Чтобы довести меня до нужной кондиции. А вот и фигушки ему, фигушки!