Вскоре Боголюбов причислен был сверх штата к русской миссии в Мадриде. Там он выполнял, очевидно, по обыкновению, роль соглядатая и выполнял ее успешно. Во всяком случае, в семнадцатом году последовал именной указ коллегии иностранных дел: «Состоящему при Мадритской миссии нашей сверх штата, ведомства сия коллегии коллежскому советнику Боголюбову в воздаяние отличных его трудов и усердия к службе всемилостивейше повелеваем сверх получаемого им ныне жалования производить еще по пятьсот рублей в год, считая рубль в пятьдесят штиверов голландских из общих государственных доходов.

Александр».

На следующий год Боголюбов был из Мадрида отозван и состоял при Герольдии. Карьера его почему-то прервалась. Выслужить за двадцать лет всего-навсего коллежского советника при его рвении и особых талантах — не бог весть какая удача. В нем было что-то отталкивающее, опасное, что пугало даже тех, на кого он работал…

Главные сведения о натуре Варфоломея Филипповича сообщил потомкам Николай Иванович Греч, не отличавшийся добродушием и доброжелательством, но — как мемуарист — без нужды не вравший. А в случае с Боголюбовым врать ему никакой корысти не было. Набросанный им очерк поразительной личности приятеля Уварова и Бенкендорфа столь выразителен, что стоит привести его в значительных извлечениях: «В числе замечательных лиц, с которыми случай свел меня в жизни, должен я упомянуть о Варфоломее Филипповиче Боголюбове. Он представляет любопытное зрелище, — человека, всеми презираемого, всем известного своими гнусными делами и везде находившего вход, прием и наружное уважение… Отец Боголюбова в последние годы царствования императрицы Екатерины служил экономом в Смольном монастыре и исполнял свою должность с большим попечением о своем кармане. Когда, по вступлении на престол императора Павла, все воспитательные и богоугодные заведения отданы были в ведомство императрицы Марии Федоровны и главное над ними начальство было поручено умному, деятельному и строгому графу Якову Ефимовичу Сиверсу, последовала ревизия хозяйственной их части за прежние годы. Боголюбов, видя себе неминуемую беду, решился предать себя смертной казни и вонзил себе в живот кухонный нож. На вопли его домашних сбежались соседи, пригласили медика и исследовали состояние больного, который терзался в ужасных мучениях. На вопрос одного наследника, есть ли надежда на спасение его жизни, врачи ответили единогласно:

— Нет никакой.

— Долго ли проживет он в этих мучениях?

— Он умрет, лишь только вынуть нож из раны.

— Да кто на это решится?

Тогда девяти- или десятилетний сын его, Варфоломей, смело подошел к кровати больного и, бестрепетно вынув нож, прекратил тем и страдания, и жизнь своего отца. Дивный пример сыновней любви и самоотвержения!»

Трудно сказать, так ли было на самом деле и не передает ли Греч некий апокриф, но в любом случае этот страшный анекдот говорит о репутации Варфоломея Филипповича.

Относительно возраста решительного мальчика Греч точно ошибся. Судя по прохождению службы Боголюбовым, он родился в 1783 году, и, стало быть, в конце царствования Екатерины было ему не менее двенадцати лет. Но это ничуть не снимает выразительности описанной Гречем сцены. Пожалуй, наоборот…

В истоках карьер Уварова и Боголюбова — при всей их разности — имелось нечто и общее. Смерть отца пошла на пользу и тому, и другому. Как после кончины Сеньки-бандуриста, энергично проматывавшего приданое жены, влиятельные и богатые родственники взяли на себя попечение о будущности Сергия Семеновича, так и после гибели Боголюбова-старшего отрок Варфоломей, в ином случае не имевший особых перспектив, оказался в чрезвычайно выгодных условиях.

«Императрица Мария Федоровна изъявила глубокое сожаление об этом несчастном случае, призрела осиротевшее семейство и поручила юного Варфоломея попечению князя Алексея Борисовича Куракина. Князь исполнил желание государыни, взял юного героя и дал ему воспитание, наравне с своим родным сыном, воспитание светское, блистательное, и потом определил Боголюбова в Коллегию Иностранных Дел».

И опять-таки приходит на ум судьба Сергия Семеновича, которому превосходное воспитание и образование не прибавили нравственных достоинств и душевной чистоты.

«В последнее время, — рассказывал Греч, — числился он при министерстве и жил в Петербурге, имея вход в лучшие дома, и находился в дружеских связях с Тургеневым, Блудовым и другими светскими людьми. Я знал его только потому, что видел иногда у Тургенева и у Воейкова, но в 1831 году, когда открылась холера, он был назначен попечителем квартала 1-й Адмиралтейской части, в которой частным попечителем был С. С. Уваров, с которым он вошел в тесные связи по родству Уварова с кн. Куракиным. Боголюбов, посещая дома разных обывателей, зашел и ко мне. Мы разговорились с ним и познакомились, не говорю, подружились.

Когда я переехал в свой дом (в июле 1831 года), он продолжал посещать меня, иногда у нас обедал и забавлял всех своими анекдотами и остротами; только нельзя было остеречься от его пальца. „Плохо лежит, брюхо болит“. Он воровал все, что ни попадалось ему под руку. Спальня моя была внизу; кабинет на антресолях. Одеваясь поутру, я оставлял в спальне бумажник. Однажды пришел ко мне Боголюбов, заглянул в спальню и, видя, что меня там нет, взобрался в кабинет и, просидев около часу, ушел. Я отправился со двора и, переходя через мостик на Мойке, встретился с наборщиком, которому за что-то обещал дать на водку, остановил его, вынул из кармана бумажник, чтобы из бывших в нем пятидесяти рублей вынуть синенькую. Не тут-то было: бумажник оказался пустым».

Порассказав еще несколько подобных случаев, Греч вздыхает: «Таких случаев знал я, знали все, до тысячи, но никто не успел застать и уличить Боголюбова с поличным. А сколько он утащил у меня книжек! Добро бы украл полные сочинения, а то почти все разрознил».

Этот примечательный господин — сплетник и клептоман, но при этом эрудит, забавный рассказчик и говорун, — появился с тридцать третьего года в близком окружении Пушкина.

Это было то самое время, когда Сергий Семенович совершил свой великий рывок и стал министром. В соответствии с его грандиозными планами сведения о настроениях, мнениях, замыслах литературной элиты стали ему особенно необходимы. Причем сведения приватные, услышанные в домашней, к доверию и откровенности располагающей обстановке. Боголюбов здесь был незаменим. Особенно по части доверчивого, прямого Пушкина.